Когда наш Спаситель совершал Свой крестный путь, силы оставили Его, Он упал, и тяжкий крест приказали нести некоему Симону из ливийского города Кирены. Так наш Искупитель получил невольного помощника в Своём подвиге. А ведь Симон был обычным человеком: отец двух сыновей – Руфа и Александра – неместный, и он просто шёл со своего поля и, скорее всего, со-вершенно случайно попал на казнь. Но с тех самых евангельских времён образ Симона Киринейского стал символом неожиданно-го помощника, который поддерживает нас в трудную минуту и помогает нести крест нашей жизни.
В Иерусалиме, при купальне Вифезда, что в переводе значит «Дом милосердия», жил человек, тридцать восемь лет болевший каким-то неисцельным недугом. Евангелист говорит, что он лежал уже долгое время (Ин 5:6). Тридцать восемь лет болезни – это очень долго, это бесконечно долго. Для многих, особенно в древности, это была целая жизнь. И этот несчастный жил при купальне среди таких же больных, как и он сам, ожидающих движения воды, ибо Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью (Ин 5:3-4). И вот Господь находит его и спрашивает: «Хочешь ли быть здоров?». Больной, который не знает, Кто перед ним, начинает жаловаться, и слова этой такой понятной нам жалобы всю неделю будут повторяться в стихирах Триоди на богослужении: «Человека не имам, да егда возмутится вода, ввержет мя в купель». Какая трогательная фраза! Как знакомо нам это состояние оставленности, одиночества, непонимания! Человека не имам! Когда- то в древности один из философов ходил по Афинам с зажжённым фонарём среди бела дня и кричал: «Ищу человека!», а тут: «Человека не имам!». Даже Христу – Богочеловеку – понадобился помощник, потому что трудно, невыносимо трудно нести свой крест. Мы падаем, мы жалуемся: «Человека не имам!». Где же он – мой Симон Киринейский, который поможет донести крест?
Господь Сам стал для расслабленного Симоном из Кирены. Он просто, так просто, как может только Бог, сказал: «Встань, возьми постель твою и ходи», – и больной тотчас выздоровел. И осталась бы эта история одним из бесчисленных свидетельств о чудесах Бога на земле, если бы не человеческое, слишком человеческое продолжение.
Христос исцелил расслабленного в субботу. А евреи чтили закон и даже Богу не могли позволить его нарушить. Они стали искать Того, Кто посмел исцелить в субботу, ведь этот исцелённый не запомнил своего Врача. Но Господь Сам подошёл к нему в храме и сказал: вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобой чего хуже (Ин 5:14). Много столетий до этого, когда не было ни купальни, ни Иерусалима, и некому было чтить субботу, уже звучали похожие слова: если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним (Быт 4:7). Так Господь увещевал Каина, но Каин остался глух, и земля снова была проклята за то, что отверзла уста свои принять кровь брата (Быт 4:11).
Евангелие от Иоанна приводит множество свидетельств личного и очень деликатного обращения Христа к собеседникам. Он говорит Нафанаилу нечто таинственное, что понимает лишь сам Апостол: когда ты был под смоковницею, Я видел тебя (Ин 1:48), и мы никогда не узнаем, что же Спаситель имел в виду. Необычайно глубоки и как-то по-особому бережны беседы Христа с Никодимом и самарянкой. И здесь мы видим, что Господь очень осторожно уговаривает расслабленного не грешить. И что же сделал этот человек? Тут же донес на Христа иудеям. Предал своего Благодетеля. Церковная история сообщает, что этот самый исцелённый позже был в числе тех, кто истязал Христа перед Распятием.
Не греши больше, чтобы не случилось с тобой чего хуже (Ин 5:14). А что может быть хуже, чем пролежать в болезни целую жизнь – 38 лет? Он страдал почти четыре десятилетия, но вот уже более двух тысячелетий поминается его неблагодарность. Неблагодарность как болезнь души хуже всякой телесной болезни, потому что страдающий телом всё же остается человеком, но у кого нет сердца человека – благодарного сердца, – тот может ли оставаться человеком?
«Человека не имам!» – часто вопием и мы. Нет рядом Симона Киринейского, который помог бы нести мой крест! И как, скажи-те, после всего этого любить людей? Ведь рядом – никого! Ищу человека, а его нет. Не вижу никого. А если никого не вижу, кого любить? Где же мой ближний? Кто мой ближний? Вспомним, что Спаситель уже отвечал на этот вопрос. Наш Бог-Человеколюбец, Который видит людей и любит их, очень осторожно показал вопрошавшим, что изъян в самом вопросе: не – кто мой ближний? а – кому я ближний? А значит, не – где мой Симон Киринейский? а – кому я – Симон Киринейский?
Неблагодарность – это болезнь глаз, недуг зрения. Как бывает стыдно, когда вдруг по милости Божией эта слепота неблагодарности проходит и видишь то, чего раньше совсем не замечал: сколько люди трудились ради меня, как много сделали мне добра, как много людей, которые меня любят. Почему же я остаюсь слеп к их любви? От больного сердца, не способного на благодарность. Мы много и часто говорим о борьбе со страстями, об упражнении в молитве и изучении Писания. Как же иначе – без духовной жизни нет и христианина. Но вся наша духовность может расти и развиваться только в благодарном сердце, и если нет его – бесполезны и даже опасны все наши аскетические опы-ты и богословские штудии. Воспитать своё сердце в благодарности людям и Богу – вот наш главный труд, наше основное духовное упражнение. И рядом с нами – Господь, не увиденный нами, наши незримые ближние и надежда однажды увидеть их подлинную красоту глазами, исцелёнными благо-дарностью. Возлюбленные! Мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть (1 Ин 3:2).
Архимандрит Савва (Мажуко)
Небесная похоронка
Заканчивался январь 42 года. Посёлок Покровка Токайского района Воронежской области жил привычными крестьянскими буднями. 40 крытых соломой изб растянулись по обеим сторонам пруда.
Дом Натальи Федотовой стоял удобно – над плотиною: чтобы попасть на поле – не надо далеко обходить. Вот и сегодня Наталья снарядила троих старших ребятишек: Ваню, Веру, Настю за палками подсолнуха. Девочек закутала в платки по самые глаза, Ване верёвкой подпоясала отцовскую фуфайку, чтоб не поддувало. Мороз стоял лютый. Подхватив салазки, ребята отправились за топливом для печки.
В доме с Натальей остались трое младших – Коля, Толя, Нина. Полуторамесячную Нину, которая родилась в декабре, не видели ни отец, ни двое старших братьев. Хозяина дома на войну забрали в августе 41-го, Митю – на октябрьские праздники. А первым на фронт попал первенец, Саша. За полгода до начала войны его призвали в Красную Армию, и молодых солдат в конце июня первыми бросили на передовую.
Наталья растопила печь, приготовила чугунок, вымыла картошку. Привычно подумала: «Дай, Боже, дотянуть до нового урожая». Семья большая, картошка, свёкла, капуста расходовались споро. Выручала, конечно, Зорька, ещё часок и пора кормить, а потом доить кормилицу. Вот Иван бы сейчас…
Как не отвлекалась Наталья, а мысли о муже не оставляли её, тревога теперь была постоянным спутником: с ней засыпала, с ней просыпалась. Письма от мужа вначале приходили часто, в последнее время его молчание стало её мучением.
Хорошо хоть от Мити недавно пришло письмо, пишет, что в разведке, жив-здоров. От Саши тоже наконец-то прилетел треугольничек: «Мама, не волнуйся. Я в госпитале, руки-ноги целы». Письмо скупое, без подробностей. Наталья извелась вся: вдруг в сердце или в голову ранение, уже полгода сын в госпитале, ясно, что травмы нешуточные.
На полатях заспорили Толя и Коля, завозилась в люльке маленькая Нина. Наталья, утихомиривая младших сыновей, не услышала, как заскрипел под полозьями саней снег возле избы, как остановилась подвода. Кучер остался возле лошади, а высокий парень потянул дверь сеней на себя.
– Хозяйка, пустите переночевать. Из Эртиля едем в Ростоши. 25 километров одолели, да лошадь устала. Ещё 10 не осилит.
Молодой солдатик говорил немо, неразборчиво. Наталья, взглянув на него, поспешно отвела глаза. Вся нижняя часть лица парня была грубо сшита. Шрамы, полоски, бугры, рубцы. Было видно и слышно, что голос с трудом пробирается наружу из покалеченных губ.
– Да я бы пустила, – сказала Наталья. Но семья у меня большая. Кровать, полати, печь заняты, мне и положить вас негде.
– Мы на полу ляжем.
– Так замерзнете, ночью холодно.
– Ничего, у нас тулупы есть.
– Ну, если ляжете на полу, оставайтесь.
Пока Наталья кормила за занавеской маленькую дочку, солдатик о чём-то тихо разговаривал с её младшими сыновьями. Те смотрели на него испуганно и с любопытством. Положив Нину в люльку, Наталья засобиралась во двор, пора было убирать скотину.
Солнце уже садилось, и последний яркий луч света прицельно, точечно бил сейчас прямо в их окно. Наталья вышла из чуланчика одетой для улицы и остолбенела. Гость сидел на лавке – боком, напротив окна, в причудливой игре света она вдруг увидела… родной профиль. Наталья смотрела на него, не отрываясь, затем молча подошла к солдатику и дотронулась до его лица.
– Да Саша, да это ты?.. А я ведь тебя не узнала.
Плакали оба.
Эту историю мне рассказала мама. Когда вернулся её брат Саша, ей было девять лет, но детская память очень цепкая. Это её, Настю, с Верой и Ваней мама отправила за палками подсолнухов. Помнит, как возвращались они довольные и радостные. Потому что набрали целый воз топки и даже не сильно замёрзли.
И вдруг видят: вдоль пруда бежит мама, что-то кричит, на голове нет платка, фуфайка распахнута. Они салазки бросили и понеслись навстречу.
– Ребята, Саша вернулся.
Она обнимала их, слёзы текли сквозь улыбку. Слепой январский дождик.
Саша был ранен практически в первые дни войны. Снаряд точнёхонько угодил в грузовик с солдатами. Очнулся он уже в госпитале. Лицо собирали по частям. Ни есть, ни пить, ни говорить не мог. Даже в языке оказался осколок. На фронт его больше не взяли. Сколько операций перенёс он в госпитале – неизвестно, но к привычному образу жизни Саша уже никогда не вернулся. Ел только жиденькие каши и супы. Гортань тоже была повреждена.
Взрослых мужчин во время войны в деревнях почти не осталось. Только очень пожилые, инвалиды да подростки. Поэтому Саше доверили самое ответственное. Он заведовал складом посевных семян. Склад зерна находился в храме в селе Ростоши.
С утра и до вечера ранней весной к Саше на склад шли женщины с пустыми мешками: он отмерял, насыпал им зерно, и они отправлялись из райцентра в свои колхозы. Десятки километров несли на плечах драгоценную ношу. Несли надежду на спасение своих детей от голода.
Учёт посевного зерна был жёсткий. Не приведи, Господи, недочёт или хищение. Поэтому толстая тетрадка с записями – кому, когда и сколько отпустил зерна, – у Саши всегда была с собой в планшетке.
Лишь однажды, после особенно трудного дня, он забыл её на складе. Вспомнил ночью, во сне, от ужаса случившегося, видимо, и проснулся. Только начинало светать, он схватил фонарик и побежал на склад за злополучной тетрадкой. Открыл быстренько первую дверь, темнота, фонариком подсвечивая, открыл вторую и… ОБМЕР. По всему храму разливался свет. Он шёл от икон, алтарь переливался золотом.
Как ни велик был страх из-за потери тетрадки, однако, всё, что происходило теперь на его глазах, было ни с чем несравнимо. Он один за другим закрыл замки, вернулся домой. В полном оцепенении просидел до 8 утра. И пошёл на склад. Снова открыл двери: одну, вторую. Всё как обычно. Ни одной иконы. Грубо закрашенный алтарь. На одном из мешков зерна увидел свою тетрадь. Что это было за видение? Почему иконы проявились и засияли? Нет ответа на этот вопрос.
Саша был крещёный и… партийный, поэтому даже своей маме Наталье историю эту рассказал не сразу. Моя же бабушка человеком была верующим, за детей молилась истово. Потому, наверное, и отмолила детей у войны. Вернулся домой в 47-м Митя, всю Отечественную в разведке, до Германии дошёл, и ни одного ранения. В конце 44-го забрали на фронт Ваню, и тоже, слава Богу, выжил, пришёл домой здоровым. А может, это отец ценой своею жизни спас сыновей?
В 42 году Наталья получила от Ивана последнее письмо. «Стоим в Брянских лесах…» – писал он. Далее тишина. И лишь потом официальное: «Ваш муж пропал без вести…»
Она ждала Ивана все годы войны. Ждала и после в 46-м, в 47-м. Надеялась: вдруг он в каком-нибудь госпитале, «тяжёлый», без документов, а может, в плену, вот начали обменивать солдат — немецких на русских, вдруг и его обменяют… Ловила каждую новость по радио. Перестала ждать, когда получила ответ… небесный.
Был большой, годовой праздник. Работать было нельзя, и после обеда Наталья, выкроив часок, легла отдохнуть. А перед этим, что называется, возопила к Господу: «Боже, ну, дай же мне какой-нибудь знак – где супруг мой. Я ведь даже не знаю, как за него молиться: как за живого или как за мёртвого».
И только стала она проваливаться в сон, как очень явственно услышала Голос: «Не жди, раба Божья, своего мужа. Не вернётся он. Снарядом разорвало его на куски». Моя мама рассказывала, как бабушка, рыдая, выскочила из дома на улицу. Получила небесную похоронку. Больше никаких известий об Иване Павловиче Федотове не было.
Каждая семья на маленькой Покровке заплатила свою великую цену за победу в Великую Отечественную войну. Моя другая бабушка, Акулина, часто недоумённо повторяла уже в 80-е благополучные годы: «Белый хлеб досыта люди едят, а всё жалуются, что плохо живут». Пережившим голод непонятна печаль о том, что жемчуг мелкий.
Нина Гуркина, «Православие и мир»