Осень 1919 года в Западной Сибири была поздней. Серое унылое небо на много дней закрыло солнце. Не переставая, шел мелкий холодный дождь. Дни становились все короче и короче, и казалось, что скоро наступит постоянная ночь. Длинные, осенние вечера наша семья проводила без света. Лампы не зажигались, и только лампадки: тихо мерцали они, слабо освещая святые углы комнат. Сидели обычно в одной комнате, где постоянно находились мы, дети, и мама.

Вечерами приходил из кабинета папа, иногда он рассказывал нам поучительные истории из жизни, иногда тихо пел «Да исправится молитва моя» или «Величит душа моя Господа». Иногда родители разговаривали между собой, а мы шептались о своем, но часто сидели и молча, прислушиваясь к каждому звуку.

Время было тревожное, страшное — время Гражданской войны. Стрельбы, канонады боёв в нашем селе не было никогда, а власть менялась часто. О власти узнавали по флагу на здании бывшей волости, а потом волисполкома, и сообщали всем: «Белые пришли» или «Опять красный флаг повесили».

В последнее время все чаще доходили слухи тревожные, пугающие: в соседнем уезде зверски убиты священник и церковный староста, еще где-то, не близко от нас, тоже убили священника, и папа ждал своей участи: он знал, что безбожная власть уничтожает религию.

В тот роковой вечер на здании волисполкма висел ФЛАГ КРАСНЫЙ. Мы, как всегда, в полутёмной комнате сидели молча, каждый думал о своём. Вдруг мы услышали конский топот, крики. Застучали в ворота, и раздался грубый, зычный голос, как потом выяснилось, комиссара карательного отряда. Этот голос, тембр, интонация у меня в ушах стоит до сих пор, хотя прошло уже полных 75 лет.

В ворота стучали, был слышен крик: «Поп, выходи, долгогривый», и дополняли крик грубой, непечатной бранью.

Мы замерли, а мама стала упрашивать папу выйти через окно в сад. Она быстро вынула раму из окна гостиной и распахнула створку. На улице стояла непроглядная темень, и лил дождь.

Папа надел рясу, подошел к окну, но медлил. А крики раздавались всё громче, всё настойчивее.

Мама умоляла быстрей уходить. Папа уже занес ногу, потом быстро повернулся и тихо сказал: «Нет, прятаться я не буду, я выйду к ним. На всё воля Божья».

Конечно, мама пошла вместе с ним. А мы остались на попечении безродной старушки Настасьюшки, которая жила у нас.

Мы дрожали от страха. Настасьюшка, испуганная не меньше нас, сказала: «Давайте, ребята, Богу молиться!». Она стала на колени, мы тоже (мне шёл девятый год, брату было одиннадцать, другому тринадцать, шестнадцатилетняя сестра была мобилизована на ликвидацию неграмотности).

Меня удивило, что старушка не читала тех обычных молитв, которые знали мы и которые поют в церкви. Она обращалась с какими-то жалостливыми словами и к Спасителю, и к Николаю Угоднику. Я точно запомнила её обращение только к Богородице: «Матушка, Пресвятая Богородица! Отведи беду, спаси Ты нашего батюшку, не оставь сиротами малых детушек!» Мы плакали и горячо молились. Молились, как мне казалось, очень долго.

Всё, что произошло с папой, мы узнали позже от мамы.

За оградой отряд конных чекистов встретил родителей улюлюканьем, смехом, издевательством, грязной бранью. Папу толкали прикладами. Он падал в грязь под смех конвойных, потерял с сапога калошу, которую на другой день принес кто-то из прихожан.

Привели его в «сборню» на сход, где уже собрали всех жителей нашего села. Комиссар, видимо, решил поступить демократично, кроме того, наверное, хотел позабавить себя и сельчан «спектаклем».

С порога чекист толкнул в спину старого священника (ему было шестьдесят лет) и громко сказал: «Вот я привёл к вам на расправу попа, который питал вас религиозным дурманом. Он вам обещал рай на небе, а здесь, на земле, унижал вас и обирал». Еще долго он говорил, а в заключение сказал: «Теперь он в ваших руках, не бойтесь, высказывайте каждый свои обиды и воздайте ему по заслугам, расплатитесь с ним по-своему». В помещении стояла тишина…

Еще несколько позывных последовало от комиссара. Все молчали.

— Что же вы молчите? — нетерпеливо спрашивал чекист. — Боитесь?

Наконец вышел один селянин, самый бедный, самый ленивый, самый разгульный, даже с обидным прозвищем, но уже выборный: когда уполномоченный из района предложил выбрать в комитет бедноты самого бедного, то выбрали его. И Федор твёрдо сказал: «Нет, наш поп не такой», — подтвердив это фактами. Раздался ещё один голос молодой женщины: «Наш отец Николай — хороший человек».

И после этого уже все присутствующие закричали, каждый свое, но только одобрительное о своем священнике. Ни один не сказал о нем худого, злого слова.

Выводом было: «Нашего священника не трогайте, мы не дадим его в обиду». Таким образом, расправы и «спектакля» не получилось.

Когда вернулись родители, мы быстро успокоились и уснули. Не знаю, удалось ли уснуть в эту ночь родителям, только на следующий день мы увидели нашего отца окончательно поседевшим, с лицом белым, как бумага. Он потерял силы, лежал совершенно безучастным ко всему происходящему, и все видели, что он серьёзно заболел.

Приближался день 6/19 декабря, день святителя Николая Чудотворца и день Ангела о. Николая. Накануне папа с трудом собрался и пришёл в храм, совершил вечернее Богослужение, а 6 декабря последнюю Литургию в Красногорском, куда он был назначен после рукоположения в сан священника в 1894 году.

Похоронили священника и настоятеля отца Николая Ржевского на южной стороне родной всем нам церкви, которая в 1924 году была обезглавлена, разграблена и превращена в склад, а через несколько лет совсем разрушена.

Когда мы с сестрой в 1977 году, после почти полувекового отсутствия, приехали на родину в село Красногорское «к родному пепелищу, к отеческим гробам», мы очень долго разыскивали место захоронения дорогого нам человека и отца Николая. Ни креста, ни холмика не сохранилось.

 

ПОСТСКРИПТУМ

Правнучка о. Николая Ржевского — Наталья Николаевна, сотрудница библиотеки в Санкт-Петербурге, обнаружила в Архиве упоминание о своем предке и моём отце Николае Ржевском.

Вот ее выписка дословно:

«Тобольский епархиальный адрес-календарь на 1901 год. Раздел 4-й — сведения о церквах, причтах и приходах, с. 62 номер 110.

Красногорская Георгиевская деревянная церковь построена в 1880 году. Приход 5 деревень (названия деревень, конечно, нет, но я перечислю их из интереса, хотя большинства их уже нет и в помине: Яр, Ботники, Малыши, Хрипуны и сама Красногорка), ближайшее село Верхне-Бешкильское.

Священник Николаи Иоаннович Ржевский, 42 лет, 3 кл. духовного училища. В 1892 году награждён серебряной медалью за учительство.

С 1895 года священник и настоятель. Жалованье от казны 294 руб. (в год)».

Меня удивила разница: ведь я написала, что после рукоположения отец получил назначение… А сестра мне объяснила, что год отец служил в Тобольском кафедральном соборе и только после этого поехал по назначению.

Это дополнило мои воспоминания и засвидетельствовало мою правду. А мне было радостно получить сведения столетней давности о моём папе.

Лучик 2016 №3