Дымится чашка чая, как завод,
где скреп, мостов, беседок производство.
Душа уставшая уже чуть-чуть поёт,
заметив с собеседниками сходство.
Пар разговоров превратится в лёд
крепчайшей дружбы в хрустале общенья.
Цветочный мёд немедля раздаёт
для памяти и крови угощенья.
Кипит Земля, кипит у нас вода.
Всего целебного свершается заварка.
Трамваев прибежавших провода’,
приносят большеглазых два подарка.
Сквозь инея святые витражи,
заходит солнце, в опозданье каясь.
Теперь все собраны. Неспешно расскажи
– чем жив, чем жил, о смертность спотыкаясь.
Душицу выпили, заварим же чебрец,
а в третий чайник- мяту с зверобоем…
Истории рассказанной конец
объединяет, как «ура»пред боем.
Но наступление отложим до утра,
когда все выскажутся о своих походах.
Вот шоколада донесла сестра,
свеча играет в кипячёных водах.
Молчанье дополняет, как звезда,
всю ёлку разговоров, год уходит.
Мы ж остаёмся вместе навсегда.
По саду что-то неземное бродит…
Имеющий ухо да слышит…
Ушей ведь четыре, не два.
Под зримым незримое дышит,
иначе толкуя слова.
Душа добродушных ушаста,
как ослик, как зайчик, как слон.
В злодеях нечуткость ужасна,
пред всеми поставлен заслон.
Вот левое тайное ухо
впитало всю мерзость, всю ложь.
А к доброму, чистому глухо.
К советам – как к глаженью ёж.
А правое тайное ухо
в творениях слышит Христа.
Фильтрует в беседах чернуху.
Впускается лишь красота.
Прекрасно умение слушать,
вникать, понимая вздыхать.
Радары священные-уши
должны утонувших искать.
Услышим движение танков
сквозь лесть иностранных похвал.
Услышим рыданья подранков,
сквозь резко звучащий «металл».
Расслышим любовь неземную
в земных замечаниях мам.
Расслышим бредовость чумную
в нападках всех падших на храм.
Прослушаем осени, зимы,
все тайны симфоний ветров.
Прослушаем как пилигриммы
до райских дошли берегов.
Прислушаемся к биенью,
сердец, заведённых войной.
Прислушаемся к движенью
чудовищ под телеводой.
Послушаемся советов.
Наслушаемся соловьёв…
Есть золото Божьих ответов
в песке человеческих слов.
Заступницей усердной величают
Марию Деву в древнем тропаре.
Отступники к заступникам взывают
когда запахнет смертью на дворе.
Когда лишь сердобольное усердье
способно пасть унынья разомкнуть,
когда припомнят слово «милосердье»
жестокосердьем выстлавшие путь.
Как здорово-усердно заступаться
за оступившихся о выступы борьбы,
срыть гору заступом, за слабого подраться,
податься к чистой совести в рабы.
Таких немного. Значит Богоматерь
начнёт палаты обходить сама,
сама просить за бедных в акимате,
сама картошку приносить в дома.
Сама прогонит супостатов войско,
найдёт девицам верных женихов,
уменьшит мам солдатских беспокойство,
разрушит средоточие грехов.
Помирит разведённых, разозлённых,
отмерит радости безмерно добрякам,
покажет скорбным в жизни «свет зелёный»,
цвет ярко-жёлтый осени к стихам.
Научит нищих не роптать на долю,
приучит деток к честному труду.
Меня из путаницы выпустит на волю,
приблизит то, к чему я не дойду.
Поэтому в день памяти Казанской
средь чудных рощ, в нагроможденьях скал
я веселюсь, что может оказаться
отысканным всё то, что я искал.
Разбросаны тайны, как снег, как грибы
великой искусности, тонкой резьбы.
И сам ты, как верх этих таин,
невидимым солнцем оттаен…
Отчищен больших испытаний ножом,
Заветным кольцом из друзей окружён.
Кругом всё такое… такое…
Избыток движений в покое.
А дальше что будет? Все тайны веков
раскроются словно бутоны цветов
пред разумом нынче молчащим
пред Тайной разлитой по чащам.
Всё это я очень сумбурно сказал,
придя в эти горы, где в вечность вокзал.
Но вам пожелаю я ясность
и частую счастью причастность!
«Господи, спаси! Мы погибаем!» –
вопиют апостолы к Христу.
Мы, читая, ясно понимаем
этот ужас, трепет, маяту.
В лодках парусных, колёсных и крылатых
ощущается неумолимый страх.
Авто-, акво-, авиаутраты…
трупы жертв в степях, морях, горах.
Но без крови, скрежета, разрывов
можно безвозвратно погибать.
Дьявол души ловит терпеливо,
ум к аварии старается толкать.
Погибающие-все сыны Адама.
Вид погибели у каждого лишь свой.
Тот внутри, а тот снаружи храма.
Этот – в одиночку, те-толпой.
Тот от водки, тот постясь без меры.
Тот от знаний, тот от тупизны.
Все мы лицедеи, лицемеры,
расточители отеческой казны.
Даже имя Божие – Спаситель
оттого, что погибаем мы.
Каждый миг нам нужен Избавитель,
Разгонитель непроходной тьмы.
«Господи, спаси! Мы погибаем!» –
говорил вчера, твержу сейчас.
Но когда погибель ощущаем
сила Бога воскрешает нас.
В ДЕНЬ ВЕЛИКОМУЧЕНИЦЫ ПАРАСКЕВЫ
На мучениц прославленных смотря,
мучительно подумаем о муках.
Что сможем мы принять благодаря,
как аксиомы в ангельских науках?
Злословие… За морем тёплых слов
священников, друзей, детишек, мамы
холодный душ острот, клевет, плевков.
За «тонной персиков» «навоза килограммы»
Изгнание… С работы, из страны,
из круга дружеского, из большой машины.
Но все края Земли освящены,
святых изгнанников утешат нас дружины.
Мученье голодом… За годы без постов,
за дни без трезвости, за морфий объяденья
потерпим опустенье животов,
поищем в пире книжек наслажденья.
Мученье холодом… От предков наших душ,
дошедших к Зауралью, к Забайкалью –
в нас генетическое одоленье стуж
и восприятие комфортности с печалью.
Мученье ложью… Скажут: друг донёс,
все отреклись от веры, правда с нами.
Не верь. То завывает адский пёс,
шипит змея соблазна под ногами.
Мученье близких… Как бы из-за нас,
чтоб нас смутить под дуло их поставят.
Но те, кто вытерпят сей невместимый час
за чудо Бога вскорости прославят.
Сдиранье кожи, иглы под ногтём,
Кол, крест, огонь, зверей нам приготовят.
Всё со Христом пройдём, перенесём.
Те в сети попадутся, кто нас ловят.
Богооставленность… Но часто и теперь
для вразумленья благодать отходит.
Кричим, стучимся в замкнутую дверь.
И вдруг Господь нас внутрь сквозь стены вводит.
Святая Параскева помоги
всё вытерпеть достойным, а пугливым
уйти из жизни раньше чем враги,
напоят землю кровяным поливом!
Мы долго едем, долгота – наш долг,
училище великого терпенья.
У Волги мы не повстречали «волг».
И «москвичи» в Москве как исключенья.
Но вид из окон «лексусов», «тойот»
такой же чудный: храмы, речки, ели.
Сквозь иней солнце утешенье льёт,
лёд серебрится, сердце ждёт метели.
Полынь, ковыль, репейник, камыши-
жёлто-коричневые буквицы на белом,
подобия несломленной души
с холодным, воющим, завьюженным уделом.
Средь кладбищ трав есть кладбища людей.
Так радостно приблизившись к надгробью
столкнуться вдруг с фамилией своей,
рожденья датой, взглядами с любовью.
Машина иногда на льду скользит.
Скользили так телеги, лапти, кони.
Земная неустроенность сквозит…
Небесная устроенность – в иконе.
Белёсо небо. Скоро новый снег
украсит день истории вселенной,
где поселён убогий человек
искать у Бога красоты нетленной.
Есть много книг, но кажутся толсты
собранья слов несобранным, усталым.
А слушая кавказкие тосты
великое усматриваешь в малом.
Они не так, как кажутся, просты.
В них предсказанья в форме пожеланья.
Так легче болей донести кресты,
продлить костров сердечных догоранья.
Когда уста желавшего чисты
и от вина ум красочней, крылатей-
в молитву превращаются тосты,
в благословение для невозможных ратей.
Обилье древней, детской красоты-
когда вполне солидные мужчины,
листая отгремевшего листы,
в шашлык слезу роняют без причины.
Прокинуты в грядущее мосты
из прошлого чрез настоящих горцев-
всех не боящихся дойти до высоты
самопожертвованья прежних чудотворцев.
Тосты возможно говорить в посты,
закусывая воду сухарями.
Ведь друга не за пищу любишь ты,
а за владенье мудрыми словами.
Вот сердце по’лно, амфоры пусты.
Всё сказанное ангелы запишут.
И всходы слов окажутся густы,
ведь любящие прежде слова слышут.
ЦАРСТВЕННЫЕ МУЧЕНИКИ
Есть чудные некостные останки
от убиенной царственной семьи-
фрагменты съёмок, чертежи осанки,
составленные кем-то для швеи.
Их дневники, о них воспоминанья
ближайших к сердцу более ребра,
таинственная радость узнаванья
в чужих по крови-русского добра.
Дела помазанника – храмы и заводы,
защита слабых с помощью святых,
хранимые молитвою народы
с обилием обычаев своих.
Ошибки, что от детской кроткой веры
яд прятавшим на дне словесных вин.
Боль, неимеющая нам понятной меры-
кровоточащии сражения и сын.
Пророчества святых, где между прочим
завещано-могилу не искать.
Портретов исцеляющие очи,
на месте их сожженья благодать.
Да просто память, шедшая упорно
сквозь годы ненависти к царскому всему.
Слова о том, как кончили позорно
неверные монарху своему.
Вот это надо изучить, измерить
своим, чужим, учёным, простецам.
В мощь царственных святых усердно верить,
не углубляясь в споры по мощам.
ЛОВ РЫБЫ
– В духовном смысле рыба это – я.
И вы, конечно, дорогой читатель.
Толкает в невод храма – бед струя.
На жарких сковородках бытия
в бойца перепечётся обыватель.
Повсюду есть прекрасные ловцы,
спасатели от щук, от волн, от ила-
ларцы страниц, беззлобные отцы,
вершин дворцы, крылатые певцы,
во всём таящиися радость, мудрость, сила.
Но кто я перед Богом – камбала,
приплюснутая толщей искушений?
Пивная вобла? Хитрая пила?
Плотва, что в муть трусливо залегла?
Пиранья, ждущая как пиршества крушений?
Бесспорно – я не царственный осётр,
не икронос минтай, не сом с усами,
не кит, что в пищу тысячам растёт,
не брат-дельфин, что вынесет, спасёт,
не золотая рыбка с чудесами.
И всё ж я пойман, сеть Любви крепка.
Крючок пронзил уста – слова крово-железны.
Я рвусь, мечусь, упорствую слегка.
Но будь благословенна та рука,
что в Руки Божии нас вырвала из бездны.
ПОКРОВ БОГОРОДИЦЫ
Андрей Блаженный увидал Покров.
Он рассказал от ужаса дрожащим,
скрепленья нити рвущейся просящим,
о византийском будущем молящим,
здоровым внешне, внутренне болящим,
в огне печали медленно горящим,
над прошлым, беды вызвавшем, слезящим,
продленья жизни чудом ожидавшим,
на мраморе в рыдании лежащим,
о детях неродившихся скорбящим,
об Апокалипсисе тихо говорящим,
от страха всё имение раздавшим,
войска за неумение корящим,
о сумме выкупа славянам размышлявшим,
петлю готовящим, яд в чаше разбавлявшим,
соседей мысленно в пожаре разграблявшим,
в земле сокровища с бумагами скрывавшим,
одежды царские в отчаянии рвавшим,
вином предсмертный ужас заливавшим,
о правде наказаний рассуждавшим,
большие свечи в храмах зажигавшим,
правительство за слабость осуждавшим,
подвижникам на муки наплевавшим,
девицам в подземелия сбежавшим,
красавицам свой облик искажавшим,
всем грешникам возмездья ожидавшим,
всем праведникам Богу всё предавшим,
собакам о хозяевах скулящим,
воронам на кровавый пир летящим…
что милость будет, будет страшный шторм,
но Божий гнев от града отвратится,
на рану совести наложат новый шов,
существование империи продлится
ещё лет на пятьсот, потом погибель, плен,
орёл двуглавый улетит на север,
где вырос удивительный народ –
кровь проливать в евангельском посеве…
Святой Андрей, умолкнув, зарыдал.
Вслед за рыданием по-детски рассмеялся.
Он будущее русских созерцал –
наш род то погибал, то воскрешался…
И видел он Владычицы Покров
над Русью до скончания веков.
Сегодня чествуем Амвросий –
великий сеятель России,
всем переполненный, как осень,
колёс хранитель на оси их.
И едут дальше колесницы,
телеги, тепловозы, танки,
рисуя подвигов страницы,
минуя горя полустанки.
А если камень или пропасть
перечеркнут дорогу в вечность
– все старцы пламенную строгость
добавят мудро в человечность.
Шумит тревожно лес осенний.
Уже осенний возраст мира.
Желтушность высохших растений
о смертности уведомила.
Но есть в России неизменность,
бессмертье мыслей, ёлок, сосен,
непобедимость, откровенность,
непостижимость и Амвросий.
Маленькая рана на иконе.
Рядом человек – большая рана
скорбно исповедует в поклоне
разрушенье внутреннего храма.
Раны резаные, рваные бывают,
гнойные, сердечные, сквозные.
Их дизинфицируют, сшивают,
покрывают с нежностью родные.
Раны появляются так рано.
Прямо с детства, иногда с утробы.
Кровь течёт на землю, как из крана,
то от глупости, то от ранимой злобы.
Мой недуг – не ссадинка простая,
не царапинка на полировке кожной.
Незаживчивость, от грязи возрастая,
язву сделало неизлечимо сложной.
То, что было красотою, данной
для срастанья с Красотою Вечной
стало отвратительною раной
на лице у личности увечной.
Рана – глаз блудящий, завиду’щий.
Рана – ухо с червяками сплетен.
Рана – рот кричащий, жрущий, лгущий.
Рана – нос, что выгод ловит ветер.
Перед Иверской с пораненной щекою
вновь видны больные наши лица,
озарённые надеждою святою –
подобреть, омыться, исцелиться.
Евангелист Лука изображён с тельцом.
Телец – не бык, но он и не телёнок.
Нам возраст серединный дан Творцом
– соединенье с опытом силёнок.
Телец вынослив. Хрупкие тельца
нехороши для подвига, для жертвы –
им трудно досражаться до конца,
их быстро перемелет бедствий жернов.
Телец-коровы повзрослевший сын.
Мы молоком(едой его) питались.
О, если бы телец был лишь один,
пред кем на свете мы в долгу остались.
Мычит телец. Есть тайна в звуке «мы».
Как хорошо – не «тыкать» и не «якать».
Всех звали «вы» великие умы,
о всех умели умиленно плакать.
Телец – рогат, но это не протест-
защиты средство, для вина сосуды.
Телец всегда постится (травку ест).
Жирнят поля его навоза груды.
Телец незлобив, большеглаз, игрив.
Он головой кивает, как послушный.
Говядины нажарив, наварив
ест, чтобы стать недюжинным, недужный.
Телец ложился раньше на алтарь.
Кропили кровью жертвенною прежде.
Он, как священник, если лев, как царь.
Он до Христа подпорой был надежде.
Евангелист Лука, пусть из «быков», «коров»
в тельцов евангельских толпа преобразится!
Пусть превратится ум в молитвослов,
а сердце ввысь взлетает, словно птица!
Мозаика в коробочках лежит.
Не выложена цельная картина.
На синем золотая бригантина
в больших глазах художника стоит.
Из маленьких мерцающих частиц
он выложит вот-вот подобье счастья,
где видится величье соучастья
незначимых по одиночке лиц.
Корабль горит на солнышке. Плывёт.
Играет парус, облака трепещут.
Матросы суетятся. Волны плещут.
Но солнца нет-мозаика замрёт.
Мы все раздроблены, разрознены, мелки’.
Кто соберёт в чудесное единство
расстройство каждого, семейных половинство,
в державы мощь отдельные мирки.
Вся это частность-горькая несчастность,
нечестности всечастной чехарда,
особливость и собственность-беда,
привлекшая безсолнечность, ненастность.
Причастность солнцу с тысячью других
прекрасных клеточек, любовь точащих точек,
сыночков неба, неземного дочек
да будет с вами на путях земных!
Перед иконою Марии Магдалины
стою, задумавшись: где эти семь бесо’в,
что выйдя из неё, как из малины,
могли до русских добежать лесов?
За эти отшумевшие столетья
уж сколько раз давали им входить
в скелетов задрожавшие соцветья,
где можно сквернословить, мучить, выть.
Не Магдалинин ли вот тот, что в танцовщице,
иль тот, что с сытным прибежал столом,
не позволяя даже помолиться
погрязшим в объядении своём?
Не мироносицы ли будущей растлитель
обрезал бо’роды, одежды, служб длину,
отправил во всемирный распылитель
мою непобедимую страну?
Не Машенек ли добрых в пьяных Машек
прескверный превратитель пролетел?
Абортною косой не он ли машет,
взяв будущих Суворовых в прицел?
Не прежний ли Мариин истязатель
истерики соседа дирижёр?
Иль тот- в соседке умной предсказатель,
разводных постановок режиссёр?
А тот, что мне рисует необычность
моей души, тщеславием пьяня,
какую уж по счёту губит личность
личиной власти сладостно маня?
Но как им страшно, что мы можем тоже
помчаться Магдалининым путём
– креститься, плюнув в хитрые их рожи,
с Воскресшим встретиться, стоять перед Крестом.
Яйцом пасхальным удивить имущих
военную, писательскую власть,
утешить на апостольство идущих,
любимчиков у дьявола украсть.
Мария Магдалина! Сколько мира
в кувшинчике ты людям разнесла!
А семь бесо’в застыли, как секира,
чтоб злой чрез злых избавился от зла.
4 августа 2015 года