Незнакомка глядит с картины
как-то холодно, свысока.
Нерастопленность этой льдины
нерастоптанному близка.
Правда тот, кто уже сломался
о души человечьей льды
с ней знакомиться б побоялся,
прежних ран рассмотрев следы.
Незнакомство Бог лечит зна’ком,
указанием: вот идёт
спутник тяжким твоим атакам,
твой целитель, твой хлеб, твой мёд.
Есть беда – человека незнанье,
неизученность рифов его,
его кладов неотысканье
в кучах высказанного всего.
Как чудесно с недавно чужими
тайн своих обходить погреба,
чтобы вместе дружили, тужили,
нагружали душ короба’.
Как полезно сплетенье, сближенье,
сходство глаз, сродство чувств, идей,
к морю, к раю совыдвиженье
через рвы препятствий, смертей.
О, прекрасные незнакомцы,
незнакомки грядущих дней,
приходите, как звёзды с солнцем
в неизследованности своей.
Ошибки – спутницы всех мыслей, слов и дел
от детства раннего до смертного предвестья.
Во всём, что знаем, некий есть пробел,
ум убегает в глупости отверстья.
От школьных сочинений до стихов,
наколок, писем, скорбных завещаний
мы не правы’ в правописанье слов,
неправедны в наме’реньях деяний.
Ошибки юности, ошибки зрелых лет,
ошибки шибкие, случайные ушибы.
Чему-то вовсе оправданья нет,
они пятнают нас, сжимают словно глыбы.
Работу над ошибками вести-
так надо с основной уйти работы,
настроившись с восьми и до шести
распутывать ума круговороты.
Но есть Господь, творят Его персты
из гор ошибок опытность, смиренье.
Так мало роз врождённой чистоты,
но кисти бед свершают убеленье.
Богатый юноша с печалью отошёл,
услышав от Христа: «Раздай именье!»
Терзал всегда сей огненный глагол
запутанного в златоисчесленье.
Не усомнимся прибежать туда,
где не послушались, ошиблись, испугались.
Не убоимся сладкого труда
– искать потерянное там, где растерялись.
Ночная дорога окончилась,
остыл завываший мотор.
Беды затаённой отточенность
не срезала жизни, как вор.
Водитель с усталостью справился,
грыз семечки – дрался со сном.
Стекло мошкарой окровавилось,
мы ж дальше жужжим и живём.
Не спьяну водители встречные,
а если кто спьяну, то их
хранители ангелы вечные
держали в ладонях своих.
У дерзких грабителей в графике
другая машина была.
И лишь маловерье нас грабило,
трусливость надежду крала.
Над ямами, стёклами, ка’мнями
нас чудно опять пронесло.
Молитва услышана мамина,
отложено смерти число.
Не выбило тяги колёсные,
не сломан на кочке кардан,
ушли приведенья белёсые,
закрыт милицейский карман.
Лошадки на фары не бросились,
с горы не сошёл камнепад.
Дожди буксовальщицы осени
не стали одной из преград.
Мы даже не глохли. Не слышали
поломок тревожный шумок.
Мы дома, мы целы, мы выжили.
Путь жизни прекрасен, широк.
Пьём чай, перемешанный с радостью
о малых победах земных.
Опять недостаток крылатости
восполнен молитвой святых.
Пока металл не научились брать
из недр земли – Господних таин склада,
труднее приходилось убивать
снабженцам горя, адвокатам ада.
А позже лезвия секир, мечей, ножей
убийство сделали обильным, облегчённым.
И покатились головы людей
приказом оскорблённых, обличённых.
Предтечева глава отсечена,
но сказанное им запечатлелось
в сердцах, где продолжается война,
голов срезающая хрупкую неспелость.
Так стало модно голову терять
без раздробленья шейного отдела.
Любая страсть пытается отнять
всё то, что думало, решало, зрело, пело.
Сшибает голову преступная любовь.
Снимает голову иллюзия богатства.
И с телеиродом не спорь, не прекословь –
покос голов в масштабах государства.
Головорезно нечитанье книг.
Головорезней чтенье книг ненужных.
Порой придёт из школы ученик
глупее глупых и больней недужных.
Сбивают голову ветрища суеты.
Смывают голову непослушанья реки.
Срубают головы лукавые мечты.
Срывают голову наркотики-абреки.
Креститель Спасов помолись о нас
безвольных, безсердечных, безголовых.
Чтоб стали мы не теми, кто сейчас,
достойными голов здоровых, новых.
РОЖДЕСТВО БОГОРОДИЦЫ
На день рожденья дарятся подарки,
букеты слов, букеты роз, торты.
В открытках пишут сердцем без помарки,
открыто про сокрытые мечты.
На день рожденья стол необычаен,
скопленье возгласов, блюд, рук, вина, свечей
для заеданья горечи печали
– печати разобщённости людей.
На день рожденья вспоминают маму,
отца, весь род, весь человечий род.
Поздравленного помещают в раму
великих предков, ласковых забот.
На день рожденья призывают Бога,
ведь Он – Родитель, нам вручивший чад.
Любой пришедший стуком у порога
напоминает – к совести стучат.
На День Рожденья престарелой Анной
Марии – Матери Создателя людей
Земля осыпанна невидимою манной,
вокруг так много неземных друзей.
А мы ведь тоже в чине приглашённых,
мы тоже можем приносить дары
– букеты душ к Крещенью оглашённых,
полёт ума в небесные миры,
поэмы, храмы, славные победы,
как в этот день Димитрий на Дону,
обеды нищим, подвигов обеты…
Мой дар скромней – я чудом не тону.
Свинство есть свинство –
прожорливо, толсто, лениво.
Грязеединство
еде хрюкоплещет сонливо.
Свинство не плачет…
отходами пахнет до рвоты.
Свинству оплачена
салокопленья работа.
Свинство похоже
на всё многоликое скотство.
Не растревожит ли рожи
с иконой несходство?
Свинство – не Сфинкс
с изобилием мудрых загадок.
Съехались в Минск
свинству дать перемирья задаток.
Свинство всё меряет
мелкою мерой свиною.
Свинство не верует,
в суд не приходит с виною.
Свинство свинячит свинцом,
воровством с винопитьем.
Свинство воюет с лицом
ожиренья заплытьем.
В свинство вселяются бесы,
как саженцы в почву.
Мы проповедуем их интересы,
разносим их почту.
В мерзостей море
толкаемы ими упрямо?
стонем сквозь горе:
«О, Боже!», «Ай, больно!», «Ой, мама!»
Может над волнами ада
святых материнство
выгонит вон «квартиранта»,
излечит в нас свинство.
Умею пошутить, сболтнуть, похвастать, вякнуть…
А надо бы проречь,
чтоб жёстким неожиданно размякнуть,
из луж утечь.
Умею льстить, учить, пилить, кликушить…
А надо бы проречь,
за безхребетные, тоскующие души
костями лечь.
Умею обещать, кусать, хитрить, ругаться…
А надо бы проречь,
сердца неразучившихся пугаться
на плач обречь.
Умею умничать, стыдить, орать, трезвонить…
А надо бы проречь,
простою речью резких урезонить,
к добру привлечь.
Умею ёрничать, вопить, ласкаться, мямлить…
А надо бы проречь,
боязнь пред наступающим ума’лить,
свечу возжечь.
Умею лебезить, дерзить, соврать, отрезать…
А надо бы проречь,
построить в вас без плана, без отвеса
молитвы печь.
Умею вздорить, тараторить, каркать…
А надо бы проречь
о предстоящих триумфальных арках,
крестах для плеч.
Пророки где вы? Измельчало слово,
в грядущем тьма.
Всё говорят, но только не Христово –
вскользь, от ума.
На Рождетво Пророка Иоанна
испросим в речь –
речушку неземного океана,
словесный меч.
Уже не запретить играть святых в кино.
Но, впрочем, мы в святых играем ежедневно,
пока загримированное дно
души не вылезет смердяще, пошло, нервно.
Площадка съёмочная. Рамп слепящий свет,
нос грека долепили «Феофану»,
«Рублёву» дорусили прядей цвет,
машинки выпустили облако «тумана».
«Великий Сергий» покурил пока
снимали сцену Куликовской битвы,
о меч «Донского»затушив бычка
стал репетировать «горение молитвы»
Массовка матерится в алтаре,
девицы в шортах пишут как бы фреску,
разлита водка в древнем серебре,
пошло копьё на колбасы разрезку.
Вот фильм доснят, показан, плачет зал,
в журналах интервью дают «святые».
Чрез годы жизни мчащийся вокзал
отправит их в пределы неземные.
Увидит Феофана «Феофан»,
«Рублёв» Рублёва, Сергия Лжесергий.
Как искажает красоту обман!
В пасть превратил уста, а очи в зенки.
Артистов пожалеют как детей,
но не сбегут ли их сердца из рая,
где неуместно лишь играть людей,
где жизнь не принимается двойная .
А сонм святых, скорбя о душах их,
одевшись в наши лица, одеянья
идут спасать заложников земных
от чувств подложных ложного игранья.
Зайдите и ко мне, спасители Руси.
На горькой сцене моего притворства,
под все мои «адьё», «бонжур», «мерси»
введите в сердце скальпель чудотворства.
Разбито зеркало. Уже не посмотреть
на лоб, где шрамы, родинки, морщины,
откуда то пришедшие седины.
До Воскресения всё это не стереть.
Разбито зеркало. Уже не обличит
щёк толстоту, глаз глупых суетливость,
уст желтозубых хитрую игривость,
весь мой взъерошенный, неэстетичный вид.
Разбито зеркало. Грязь, масло, даже кровь
спокойно прячутся в местах, где не увидишь,
так меньше сгорбленность свою возненавидишь…
Всё, зеркало, лежи, не прекословь.
Разбито зеркало. Не «зайчиков» пустить
на унывающие, высохшие лица,
не сдать назад без страха зацепиться
за чей-то бампер, не себя спросить.
Но зеркало вернулось, вот оно –
Евангелие, жития’, Россия.
Они покажут, сколько не проси я,
моей души испачканное дно.
Стопы’ наши порой направляются стопками,
бабы Ёжки, что в ступах, нам путают путь.
Вся дорога усеяна «стопами», сопками –
лишь бы в сторону ямы заставить свернуть.
Стопы’ знают про стоптанность обуви, стопор,
что начавшись в мозгу вяжет движимость ног,
про опасность за лозунгом броситься скопом,
радость снова вернуться на мамин порог.
Стопы’ ступят на грабли. Сорвавши мозоли
встанут там, где ток, шоп, поп, топ, рок, кровоток.
Стопы’, как кипяток жжёт участье в позоре
битвы с древнею правдой оружием строк.
Стопы’ могут вступиться своим направленьем
за растоптанных тяжестью чьих-то копыт.
Могут чуть оступиться, увлёкшись стремленьем
сразу вылечить то, что для Бога болит.
Стопы’ спрятаны в унты, украшены в туфли,
бутсы, тапочки, ласты, ботинки для лыж.
Стопы шепчут хозяину: «Милый, не туп ли
тот, кто странствует в горы, забыв про Париж?»
Стопы’ многих узнав стихотворные сто’пы,
гармоничность слогов, ритмов, суффиксов, рифм
изменили скачки, ускоренья, галопы
на продуманный шаг, золотой алгоритм.
Стопы’ могут в конце быть пробиты гвоздями,
исцелованы сердцем спасённых людей.
Не всегда мы ступаем своими ногами.
Часто Бог нас несёт над пучиной смертей.