Сегодня, на память святителя Николая, вспоминаем и архимандрита Наума (Байбородина). Батюшка родился в этот день. У его мамы дети умирали во младенчестве, и когда родился он, благочестивая христианка взмолилась: «Господи и Матерь Божия, оставьте мне его, пусть он будет как святитель Николай». Молитва была услышана.
О данном нашему времени старце вспоминают однокурсник и те, кого отец Наум в свое время благословлял на монашество, а кого-то и на игуменство, но, как видно из рассказов, не был чрезмерно суров и ничьей воли не ломал.
«Присылай ко мне любых!»
Протопресвитер Владимир Диваков, секретарь Патриарха Московского и всея Руси по городу Москве, настоятель храма Вознесения Господня у Никитских ворот («Большое Вознесение»):
– Я помню отца Наума еще Николаем. Мы вместе с ним учились в семинарии и в академии. Он во время учебы в семинарии принял постриг. По нему уже с самого начала было видно, что это будет монах. Так что все его пострижение восприняли как должное.
Когда мы учились, я обычно за первой партой сидел, – старался всем подсказывать. Но Николай – будущий отец Наум – был принципиален:
– Мне не надо ничего подсказывать. Что смогу – то и отвечу.
Всегда был очень строг к себе и к окружающим. Потом, уже после учебы, когда он был в монастыре, да и я уже служил на приходе, он говорит мне как-то:
По нему с самого начала было видно, что это будет монах
– Знаешь, я к тебе иногда кого-то отправляю… Так и говорю: скажите, что от отца Наума. Просто, если судить по монастырским правилам, то мы должны таких очень строго наказывать, но все-таки, думаю, можно к иным и послабление в канонических прещениях применить. Но нам самим это неудобно делать. Уж лучше ты…
– Ну, и я к тебе буду присылать! – отвечаю.
– Ко мне присылай! – тут же согласился. – Даже если какие сумасшедшие, ко мне присылай любых! Они пока через длинную мою очередь ко мне пройдут, их там так «поисповедуют», что они уже совсем другими приходят. Так что присылай-присылай!
И действительно, я неоднократно пользовался этой возможностью. Как-то пришла, помню, одна женщина – и давай скандалить и угрожать. А как самый сильный аргумент вдруг произносит:
– Я вот пойду жаловаться к самому отцу Науму! – мол, как самому строгому ревнителю канонов.
– О! – обрадовался я. – Иди-иди! Еще и скажи ему, что я тебе вот так-то сказал!
Проходит неделя, дверь у меня в кабинете открывается, – кто-то ползет на коленях.
– Батюшка, прости! Батюшка, прости!..
– Что такое? Кто это?
– Батюшка, прости! – кто-то причитает.
Не могу понять: что вообще происходит? Это, оказывается, та самая ретивая обличительница. Пошла она к отцу Науму, да и рассказала ему, что она мне тут закатила за сцену… Он ее послушал-послушал:
– Что?! Это ты с моим однокашником-однокурсником так разговаривала?! Да как ты могла…
– Ой, батюшка, простите, – ушла та в осадок.
– Пока у него не испросишь прощения, близко ко мне не подходи!
Вот она и пришла, так и умоляла:
– Батюшка, простите? А то он меня больше не примет.
– Ну, скажи, что я все простил.
Больше она ко мне с разносами не приходила.
С отцом Наумом мы, конечно, уже в пору служения каждого из нас виделись редко. Разве что когда в лавре на память преподобного Сергия или на Троицу собирались. Или когда собор лаврских духовников на Патриаршее богослужение приезжал.
Бывало, вместе окажемся в храме на лаврском подворье, или в Кремле, или еще где-нибудь:
– Отец Наум, мне неудобно возглавлять иерейский чин за богослужением, тем более в вашем присутствии… Возглавьте вы.
– Не-не-не, вы там при Патриархе, а мы тут простые монахи…
Вот так он просто и скромно держался! Настоящий монах. Во всех отношениях преданный Церкви ее служитель. Совершенный духовник.
«Даже до такой вот вещички»
Игумен Киприан (Партс), духовник Сретенской обители Москвы:
– К отцу Науму я не мог попасть долгое время. Приезжал, ждал в очереди. А до меня очередь просто не доходила. Видел его уже, рядом сидел, а поговорить не удавалось. Я уже служил в армии, и вдруг меня отпускают в увольнение. С ночевкой. На Пасху. В принципе, не положено, но мое начальство, зная, что я верующий, пошло навстречу. Так я оказался в этом неуставном увольнении – на два дня.
И вот в Великую Субботу 1993 года я отправился прямиком в лавру. Приезжаю, сначала, проходя, проверил: у отца Наума все было закрыто. Пошел к преподобному Сергию, приложился к мощам. Написал записочку. Карандашом. Выхожу в притвор, а там пожилая женщина (тогда-то, при моем возрасте, она мне вообще старушкой казалась – ей, может быть, лет 50 было) громогласно спрашивает:
– Кто пойдет чистить картошку? Кто может помочь?
А мне, солдату, лишь бы подольше в лавре побыть. Вот я и вызвался. Чистили мы эту картошку час от силы, а она всех нас потом еще кормить повела! В старую братскую трапезную, которая располагалась под Сергиевским трапезным храмом. Это была очень красивая трапезная, с росписями. Мы все покушали. Я – как следует (на то и солдат). А этой бабушке-то я, получается, уже вроде как и знакомый, да? И вот я – к ней:
– А нельзя ли к отцу Кириллу или к отцу Науму попасть?
– Ну, отца Кирилла сейчас нет, – отвечает, – а к отцу Науму – пошли.
И она меня провела за трапезным храмом и лаврской стеной. Мимо просфорни. Оказывается, отец Наум потихоньку там своих принимал. Официально было закрыто, а свои проходили. Я сел. Передо мной только одна игумения оказалась, больше никого не было. И вот отец Наум меня принял. Я ему исповедовался. Он мне подарил иноческое келейное правило и Евангелие на церковнославянском языке, а также книжечку. Был тогда такой сборник «Сердце чисто созижди во мне, Боже» – 1-й том, «И дух прав обнови во утробе моей» – 2-й том. Вот он мне второй том и подарил, с преподобным Серафимом Саровским на обложке. А первый я потом докупил, как вы думаете, где? Здесь, в Сретенском монастыре, – кстати, тогда еще даже не открывшемся.
Помню еще, кроме всего прочего, отец Наум сказал мне:
– Смотри, хорошо служи.
Я ни разу на гауптвахте и не был. И еще прибавил:
– Смотри, ничего не воруй. Даже до такой вот вещички, – и показал пальцами: до какой.
«Ну, да, – думаю, – воровать нехорошо».
Приезжаю домой, в Мытищи, и что я нахожу в своем кармане? Карандаш! Которым я писал записку на молебен у мощей преподобного Сергия. Получается же, что я его стащил! А карандаш этот размером как раз такой, как отец Наум мне показал!
Возвращал я этот карандаш потом два года: все забывал. В конце концов, через два года сестра ехала в лавру, я ей и говорю:
– Ольга, вот тебе два карандаша, отвези преподобному. А то я у него карандаш утащил.
То есть я вчетверо воздал (ср. Лк. 19:8). Я же половину карандаша упер? Вот. А два целых новых карандаша – это вчетверо. Так уж получилось. Я не специально. Это я уж потом, задним числом вычислил.
А потом, когда я уже в монастыре был, мне одна из духовных чад отца Наума подарила его фотографию. А он, когда его фотографировали, решил этому воспрепятствовать и выставил руку, а получилась так, что пальцы сложены в ту самую конфигурацию, точно он мне все также показывает: «Даже до такой вот вещички».
Потом уже, когда я служил в армии, у меня были искушения, и я попросил маму, чтобы она к отцу Науму съездила. Мама у меня послушная. Я попросил – она съездила. И потом уже, когда я был в братии обители, через других людей я узнал – мама им рассказала, – что отец Наум ей тогда сказал про меня:
– Отпусти его идти своей дорогой.
То есть то, что она меня в свое время отпустила в монастырь, – это она послушалась отца Наума. Она не сама решение приняла, а послушалась старца. Мама родилась на память преподобного Сергия, 8 октября 1940 года, и о том, что сына надо отпустить в монастырь, ей было сказано в лавре.
Тест на смирение
Игумения Николая (Ильина), настоятельница Свято-Никольского Черноостровского женского монастыря города Малоярославец:
– Однажды отец Наум спас меня от очень сильного искушения. Он просто задержал меня, – вот и всё. За мною матушка Никона (Перетягина), я тогда еще экономом была в Шамординской обители, уже даже одну из сестер в лавру прислала. А он:
– Я ни тебя не пущу, – говорит мне, – ни ее, идите вон там-то и молитесь!
Окажись я в это время в монастыре, мне не избежать было больших неприятностей
Так я там до вечера и просидела, молилась. А потом выяснилось: окажись я в это время в монастыре, мне не избежать было по должности больших неприятностей.
По рассказам нашей игумении, которая с детства окормлялась у отца Наума, мы знали, что, когда она к нему уже даже монахиней приезжала, он начинал при всех:
– Ты куришь?!
Ей стыдно, но стоит, боится воспрекословить.
– Ты пьешь! Пьешь! – продолжает он. – Ты пьяница!
Матушка нам говорила, что порою и обидится, уйдет.
А поскольку я обо всем этом уже знала, то, когда меня матушка пошлет к отцу Науму, а он в очередной раз заведет эту пластинку, я уже не смущалась.
– Ты куришь?! – бросит он мне при огромном скоплении народа.
– Да, батюшка, курю, – еще так покашляю немножко для убедительности.
– И пьешь!
– Да, пью. Простите, батюшка, пью.
– И постом!
– Не, постом не пью.
– Ну, вот и молодец.
Понятно: молодец – за то, что смирилась. Но это, конечно, была не моя заслуга. «Уготовихся и не смутихся» (Пс. 118:60).
Помню, еще он мне давал такие задания, которые совершенно были, как казалось, неадекватны. Однажды он меня отправил в какой-то музей – Козельский, что ли? – чтобы я посмотрела там чучело медведя! Я посмотрела. А потом, когда оказалась в Малоярославце, я на эмблеме города увидела именно такого, стоящего, как в том музее, медведя.
В очереди у отца Наума, бывало, говорили, что каким бы странным ни казалось задание, надо его выполнить за послушание, чтобы молитва батюшки могла в твоей жизни разрешить какую-то проблему, о которой ты его, может быть, и просила.
Как отец Наум меня в монастырь «сватал»
Монахиня Мария (Фомина), духовное чадо отца Наума:
– Мама нас с братом, нынешним митрополитом Астраханским и Камызякским Никоном, с детства к отцу Науму водила. С нами, детьми, он и вел себя как с детьми. То что-нибудь вкусненькое даст, то овечку какую-нибудь на Рождество подарит. Одно время батюшка все хотел, чтобы я игуменией стала, но пусть уж лучше овечки игрушечными будут…
– Не мое это, батюшка, – говорю.
И он не стал настаивать.
В 16 лет я, помню, как-то оказалась у отца Наума, а он мне вдруг объявляет:
– Всё – тебе надо во Владимир!
А я только 9-й класс закончила.
– А как же учеба? – уточняю я.
– Ничего, хватит, – он и сам ровно столько же классов закончил.
А во Владимире при кафедральном соборе у отца Наума общинка сестер была. Вот я туда на послушание и отправилась. Пела там на клиросе. Уборщицей была. А для смирения потом еще и туалеты мыла, – чтобы на меня никто не заглядывался. Года два я там попослушалась, а потом батюшка меня в Рижский монастырь на каникулы отправил.
– Езжай, да попросись у игумении. Возьмет или не возьмет?
Мне тогда еще и 18-ти лет не было. А принимали тогда в монастыри вообще желательно после 26-ти – тогда еще с этим строго было. У меня еще и прописки никакой нет. А батюшка мне внезапно откуда-то такой черный красивый отрез крепдешина достает и вручает:
– Отдашь матушке – пусть она тебе хитон пошьет.
Я поехала. Все матушке пересказала. А там тогда игумения Магдалина (Жегалова) была, – подвижница высокой духовной жизни. Отдаю ей отрез. Она на него так посмотрела:
– Это уже когда ты подрастешь, мы тебе сошьем такой подрясник. А пока в сатиновом походишь.
Отправила меня на послушание в пустыньку. А я к тому времени уже очень полюбила Пюхтицкий монастырь. Попослушалась я с месяц в пустыньке, и вот приезжает туда матушка Магдалина. Я думаю: «Хоть бы она меня не взяла». А она:
– Я помолилась. Я тебя беру.
Я – в слезы, можно было подумать, что от радости.
– Ты съезди еще раз к отцу Науму, – говорит матушка. – Так как с пропиской у тебя сложности, жить будешь у нас, а работать пока в больнице.
Даже прощаясь с мамой, отец Наум принимал людей и отвечал на их вопросы
Еду к батюшке. Приехала, а в этот день умерла его мама Пелагея Максимовна, в постриге – схимонахиня Сергия. Я подошла благословиться, он у гроба сидел. Дал мне 9-ю кафизму прочитать. Удивительно, что, даже прощаясь с мамой, отец Наум пребывал в таком расположении духа, что все равно принимал людей и отвечал на их вопросы. Я ему все рассказала.
– Матушка игумения, – объясняю, – меня берет. Как вы благословите?
А он вдруг и отвечает, – он всегда в сердце человеку смотрел:
– Поживи еще с мамой. А там видно будет.
И вдруг вручает мне мешок, – сложил туда вещи своей мамы. И отдал нам еще и ее швейную машинку. Мы очень бережно ко всему этому относились.
Пожила я, значит, с мамой. А потом как-то раз вызывает меня отец Наум и говорит:
– Ну, ты как? Регентом сможешь быть?
– Батюшка, да я и нот-то не знаю.
– А ты можешь сказать: до-о-о ля-я фа?!. Ну, повтори!
Я повторила.
– Ну вот. Езжай. Представляешь, там батюшка только проповедь выйдет сказать, а певчие все уже разбегаются!
Так я оказалась в Эстонии, в Кохтла-Ярве, у отца Вячеслава Куркина. Приехала я туда, ничего не знаю, и попала как раз на первую службу на Успение. Иду к храму и плачу:
– Матерь Божия, как же я буду регентовать?.. Матерь Божия, Ты Сама управь!.. – прямо реву.
А там же певчие все дореволюционные – как я ими регентовать буду?!
– Ма-ри-на! – вдруг слышу в спину (меня так звали до пострига).
Оборачиваюсь, моя родная сестра Анна, откуда ни возьмись, бежит! Она вообще-то должна была сразу после Успения замуж выйти… А батюшка ее, оказывается, не благословил и вслед за мной отправил.
Певчие меня почему-то замечательно приняли, их регент мне очень помогала, всему меня учила, – я даже поверить не могла в происходящее.
Были, конечно, и искушения в женской мирской общине, после которых в монастыре все, как в раю, воспринимать будешь… Батюшка всегда знал, кому какую школу надо пройти и как это каждому из нас потом в жизни пригодится.
И вот, помню, как-то раз приезжает туда к нам на приход Тамара Горланова, она тоже была чадом батюшки, я ее очень любила, она у нас старшей сестрой в общине во Владимире была. Сейчас она монахиня Надежда где-то на родине батюшки, в Новосибирске. Она мне и объявляет:
– Батюшка тебе благословил проситься в Пюхтицу.
Я так обрадовалась! И ведь ни разу батюшке не обмолвилась, что в Пюхтицу хочу. Мне с самого начала туда хотелось, но батюшка лучше знает, кого и как вести.
Отправилась я в Пюхтицу. А мне как раз тогда и исполнилось 18 лет! Это такой для меня подарок был на совершеннолетие! Приезжаю, кланяюсь игумении Варваре (Трофимовой):
– Матушка, благословите к вам в монастырь. Меня отец Наум благословил.
А она сразу:
– Я тебя беру.
А там как раз, оказывается, формировался второй иерусалимский набор. Первый уже отправили. А мы были на подходе… 20 человек. Но из них из всех я почему-то только одна в итоге в Иерусалим попала, хотя и не хотела. Мне в Пюхтице нравилось. Да и матушка была не против меня оставить, но говорит:
– А ты к своему духовнику езжай. Как он благословит?
Я так надеялась, что батюшка меня не благословит. А только сказала ему, как он тут же:
– Двумя руками благословляю, – по-архиерейски отозвался.
– А как же я там без вашего окормления буду жить? – интересуюсь.
– Я передаю тебя в руки Матери Божией, – отвечает.
Так меня и пристроил.
«Ради Господа-то!? Ничего не тяжело!» или История с аккумулятором
Ольга Ивановна Самойлова, старший преподаватель кафедры теологии МИИТ (РУТ – Российский университет транспорта):
– Меня мама к отцу Науму еще маленькую, лет с шести, водила.
А потом, уже в университете, как каникулы, мама:
– А ты спроси у отца Наума, куда тебе отправиться?
Приезжаю:
– Батюшка, куда?
– Поезжай в Ригу!
– А чего там?..
– Да вот… Слушай, Алексея знаешь?
– Знаю…
– Аккумулятор ему надо отвезти!
Беру эту неподъемную передачку, а когда прибываю по указанному адресу в Риге, попадаю в монастырь.
Алексей смотрит недоуменно:
– Аккумулятор?! А у меня есть…
И, видя уже мое недоумение, улыбается:
– Давай-давай, и этот пригодится!
Интересно, сколько ему таких аккумуляторов привезено было?
Так я оказалась в Свято-Троицком Рижском женском монастыре.
Поселили меня там с монахиней Феодосией, – она тоже чадо отца Наума. Когда мы этих старушечек просто видим где-нибудь, по монастырскому двору спешащих в храм, мы и не представляем себе, какие это на самом деле подвижницы.
Я там просто взвыла через пару дней:
– Матушка, как же можно так мало спать?
Меня там еще и клопы кусали.
– Да ты просто новенькая, – смеется она, – вот они на тебя и напали.
Сама она, пока управится на послушаниях да обойдет весь монастырь крестным ходом, где-то в час ночи только приходила в келлию и… начинала еще читать свое монашеское правило! Я уж засыпала. А наутро, тоже сквозь сон, понимаю, что в полпятого каждый день она уже на ногах, – бежит на молебен.
– Матушка, ну, как же вы так? Тяжело же?
А она смотрит на меня, глаза огромные такие, голубые:
– Ради Господа-то?! Ничего не тяжело!
А потом, помню, приехала моя мама, читает-читает какую-то записочку, а потом так поворачивается к матери Феодосии:
– Обижают?
Та склонила голову, и – ни звука. Вот это настоящее монашество.
Ее вообще всегда было не видно – не слышно. Ты и Бог – вот и монах.
Мне и самой батюшка как-то говорит:
– А мы думали, ты монашкой будешь!
– Не-е-е-е-е-е, – отвечаю я, уже насмотревшись к тому моменту, как это тяжело. – Я замуж выйду.
Благословил – вышла. Родилось у меня трое деток. Прихожу как-то раз к батюшке:
– На работу бы устроиться…
– Вот твоя работа, – показывает он мне на детей.
Хотя до рождения детей я уже успела поработать в медицине.
Помню, как в 1987-м году батюшка нас с мамой послал расчищать Хотьковский монастырь. Мы вокруг храма убирали. Смотрим, там рельс лежит. Мы его взяли и понесли куда-то. А как опускать, мама-то руки убрала, а я правую руку одернуть не успела. И мне этот рельс придавил кисть. Мама потом вспоминала: «Ты только крякнула». А сама помню, у меня глаза на лоб полезли, и первая мысль: «А как я завтра работать буду?» Я тогда работала в реанимации, мне же уколы надо ставить… Что делать?!
Извлекаем руку, смотрю на свои пальцы, а они целы. Мама девчонкам побежала сказать, они примчались, стали мне йодом руку заливать. Я смотрю на все это: «А йодом-то зачем?» Но все были перепуганы, как-то пытались помочь. Мы тогда решили сделать перерыв.
Я еще по пути в трапезную, помню, заглянула в храм, а там горы мусора, казалось, это все еще разгребать и разгребать. А вот мы возвращаемся с перекуса, смотрю в проем храма, а там уже пол свободен, все вынесли!
Так все и происходило каким-то чудесным образом.
Захожу в храм. А мне указывают на расчищенное место:
– Здесь захоронены родители преподобного Сергия – Кирилл и Мария.
Я, помню, поводила там по песочку своей придавленной рельсом рукой, – и все! На следующее утро, как идти на работу, я даже уже вспомнить не могла: какая рука, правая или левая, пострадала?
Помню, потом уже и сама к батюшке приезжала, мысли меня там вихрем захватывали. А он томит, испытывает. Ему же все мысли были открыты. Удивительно, что он выходил только тогда, когда я сама начинала его звать. Один раз так взмолилась, что он аж выбежал:
– Что такое?!!
А я стою, растерялась. У меня все просьбы от такой быстроты реакции улетучились.
– У мамы параман истерся, – только и пролепетала я.
– А, параман… Ну-ка, принесите ей новый.
Принесли.
Тут уж я осмелела, говорю:
– Вот, батюшка, не пускают к вам.
А тогда действительно передо мной дверь как-то внезапно захлопнулась.
– Да вот! – озирается. – Ходят-ходят, такие кроткие, смиренные. А как только поставишь сюда, сразу меняются! Никак не пойму, что с ними делается?!
Батюшка умел и без прямого вопрошания проблемы решать
И тут же переводит тему разговора:
– О, какая дубленка на тебе… модная!
«Причем тут дубленка?» – присмотрелась я к ней. Утешить он меня, что ли, так хотел?
Благословил, и я ушла.
Так тогда и не вспомнила: зачем я к нему приходила, вопила там, чтобы он вышел? Батюшка умел как-то и без прямого вопрошания проблемы решать.
Потом уже, когда дети подросли, при Заиконоспасском монастыре открылись Высшие Знаменские богословские курсы, батюшка стал туда направлять тех, кто впоследствии мог бы преподавать. А ведь тогда еще даже кафедры теологии нигде по вузам не открывались.
Мне он еще задолго уже предсказал:
– Будешь преподавать, студентов у тебя будет 20–30.
Про отца Наума вообще в лавре говорили: «Отец Наум сказал? Через 20 лет сбудется». Тогда это сложно было себе даже представить, а вот действительно прошли многие годы – и сбылось.