Нынешний евангельский рассказ говорит о том, что в духовной жизни не может быть ника­ких гарантий: ни наши дела, ни старания и стремления, ни труды и подвиги не могут нам в Церкви ничего обеспечить, потому что Господь призывает нас не по количе­ству заслуг, не для того, чтобы каждый по­лучил заработанное, а чтобы вручить нам Свою милость, чтобы мы Царство Небесное наследовали.

Мы привыкли жить в понятиях социаль­ной справедливости, и нам кажется, что если человек делает добрые дела, то у него все в жизни должно быть хорошо, а вот если он плохой человек, то, конечно же, его надо еще при жизни наказать. Но почему же постоянно, в течение тысячелетий, удивляется человек: люди злые, бесчестные и ковар­ные благоденствуют, а добрые, смиренные и честные оказываются обманутыми, при­тесненными и страдающими? Почему у од­них здоровье, богатство и все им позволено, а у других бедность, болезни, скорби и нище­та? Именно поэтому: потому что в Царствии Небесном ничего не зарабатывается, потому что нет там законов социальной справед­ливости. Там совсем другие законы: любви, милости Божией и подвига.

Вот Апостолы приходят ко Христу и гово­рят: «Господи, мы хотим быть рядом с То­бой. Но будет ли для нас какая-то польза от того, что мы рядом с Тобой, или нет? Если Ты – Царь земной и Небесный, обетованный Мессия, должны же мы хоть что-то полу­чить». И Господь им отвечает: «Вы можете пить чашу и креститься крещением, кото­рым Я крещусь».

Мне пришлось недавно прочитать по­учение Иоанна Златоустого, в котором он с удивлением рассуждает об одном месте в посланиях апостола Павла, где тот пишет своему духовному сыну, апостолу Тимо­фею: Впредь пей не одну воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов (1 Тим. 5:23). Как же так? Почему всем – все, а себе самому – ничего? К Тимофею, казалось бы, первому надо прийти, возложить на него руки, помо­литься Богу и исцелить... Ведь апостол Па­вел кого только не исцелял: хромых, слепых и бесноватых, язычников, совершенно чу­жих ему людей, а своего ближайшего духов­ного сына исцелить не может.

А что сами Апостолы получили от Хри­ста кроме страданий: постоянных гонений, скитаний, тюрем и мученической смерти от рук язычников? Они получили то, что про­сили, – пить чашу Христову, и креститься крещением, которым Он крестился.

Получить земную награду за свои заслуги даже ближайшие ученики не могут. «Ниче­го нельзя заработать, – говорит Христос, – потому что вы же не рабы, не наемники... вы не чужие, вы – свои». Разве платит отец сыну за то, что тот уберет квартиру или схо­дит в магазин? Разве мать платит своим де­тям за то, что они помогают в ее заботах? Очевидно, что это не так. Дети разделяют жизнь своих родителей, являются им опо­рой, самыми близкими людьми, которые в минуту несчастья сплачиваются и стано­вятся с ними единым существом.

Авва Дорофей учит, что тот человек, кото­рый просит у Бога смирения, должен знать, что он просит Бога послать ему человека, ко­торый бы его унизил и оскорбил, чтобы это смирение можно было проявить. Вот чего мы просим, когда говорим «Господи, поми­луй». Мы подвига просим: пить чашу Его и креститься Его крещением.

И Господь на нашу молитву отвечает. И ответ Его надо принять с радостью и благо­дарностью: Господь услышал мою молитву, и дал мне повод проявить смирение и терпе­ние, дал мне возможность проявить любовь к своему ближнему, когда это тяжело, когда это нестерпимо, когда надо себя преодолеть и вырасти над собой.

Протоиерей Алексий Уминский

 

Сердце блудницы

Чуть больше красоты, чуть меньше совести, и скользкий жизненный путь женщине обеспечен. А если очень много красоты? А если совесть не то, чтобы отсутствовала, но затихла, оглушенная шумом песен и уличной музыки? Тогда – беда. И не поможет имя, данное в честь Богоматери. Имя останется благословенным – Мария, а жизнь будет подлая, напичканная скверными сластями, которые, дай Бог, со временем изблевать.

У любой истории есть предыстория. В данном случае она нам не известна. Не известен ни первый соблазнитель, ни причина раннего ухода из дома. Да и последующий путь вниз, в разверстую пасть ада, описан лишь в общих чертах. Более подробно писать нельзя, чтобы не померкло солнце, и не дрожала земля под ногами рассказчика. Лишь несколько штрихов, как на искусном карандашном эскизе: блуд, разврат неистовый и многолетний, множество скверн, поместившихся в одной всего лишь душе. Воистину, глубока душа человеческая, глубока в святости, глубока и в падении.

Но чуден и Промысл, бодрствующий над человеком. Разве мало было святынь в Александрии, чтобы возле них облиться слезами, покаяться? Неужели надо было плыть именно в Иерусалим, и именно к Святому Древу? Надо.

Надо было исполнить слова отцов, сказавших: «Отнюдь не живи там, где ты пал в блуд» И хотя отцов Мария не читала и не слушала, законы спасения касались ее так же, как и всех остальных.

Ветер надувает паруса. Скрипит корабль, кренясь под ударами волн. Один из кораблей, бороздящих Внутреннее море, полон паломников, держащих путь в Святой город на поклонение Кресту Христову.

Идя в храм, человек должен молиться еще по дороге, должен разогревать сердце, чтобы служба не прошла мимо внимания. То же и с паломниками. Им нужно петь псалмы и читать Евангелие, нужно думать о Кресте, Который они воспоют и окропят слезами. Но на этом корабле нет благочестия. Его разрушила случайная пассажирка – простенько одетая молодая женщина с горящими, как угольки глазами. За ней толпой ходят юноши, ее провожают долгим взглядом старики, от нее исходит дразнящий запах разврата, мешающий спать всем мужчинам.

Кто-то мог сказать: «Почему Ты не вершишь справедливый Суд над блудницей, Господи? Да где же это видано – разврат среди паломников?» Но человек видит только то, что видит, а Господь зрит будущее. Слава Его Премудрости и долготерпению!

Корабль приплыл, и ноги паломников ступили на твердую землю. Ручейки людей потекли туда, где на месте искупительных Страданий возвышается царицей Еленой построенная церковь. Идет и Мария. Идет за компанию, а не по любви. Но Чья-то рука, которая тверже нагретого уличного камня, уперлась вдруг Марии в грудь и не пустила ее внутрь храма.

Там было недоумение и борьба. Потом – внутреннее прозрение и ужас. Потом – молитва Богородице, Чье имя так долго носилось без памяти о Ней. Потом Рука отнялась, и стало возможным войти в храм, чтобы склониться на том месте, откуда всем грешникам воссияло прощение.

Христу в день страданий мешала видеть кровь, заливавшая глаза. Марии мешали видеть слезы. В слезах она ушла из храма, в слезах переправилась через Иордан. И сколько теперь нужно плакать, чтобы смыть с себя накопленную за долгие годы нечистоту? А переставать плакать нельзя. Как только источник слез пересохнет, воспоминания воскреснут и помыслы упрутся в душевный дом, как злые порывы ветра. Помыслы будут гнать человека назад – в мир, будут рисовать ужасы одинокой жизни, будут вгрызаться в душу, как хищники — в загнанное животное.

Надо плакать. Слезы и омоют, и утешат, и защитят. И она плакала. Долгие годы.

Мы встречаем Марию спустя много времени святой, состарившейся женщиной, молящейся о всем мире, желающей причаститься, чувствующей близкое время исхода. Она цитирует Писания, не читавши книг; она поднимается на локоть от земли при молитве; она знает по имени и Зосиму, и игумена его монастыря. Ах, как прекрасна святость! Как манит и влечет к себе ее образ. Но чем куплена она? Что отдано взамен за прощение грехов и пришедшую уже после силу чудотворений? Проживи мы один день рядом с Марией и так, как она, на следующее же утро мы бежали бы в сторону ближайшего селения и вряд ли бы опять вернулись.

О, лукавый род и поколение духовных пленников. Вся наша вера в том, что мы убаюкиваем себя надеждой на прощение и грешить не перестаем. Царствовать, не распинаясь – наше сокровенное желание.

Блуда в мире всегда было много. Блуд кажется таким неизбежным и вездесущим, что люди разводят руками и говорят: «А как иначе?» Но вместе с тем, именно в сердце блудника живет великая жажда покаяния и Божьего прощения. Если кто-нибудь и готов ползти на коленях к Иисусу и мыть Ему ноги слезами, то это именно блудом стократно осквернившийся человек. Остальным легче придумать себе оправдания. Остальные даже пробуют чем-то гордиться.

Конечно, на армию служителей разврата всегда найдется лишь одна Мария. Да и то, найдется ли? Но покаяние продолжает возвещаться в мире, и покаявшиеся мытари и блудницы, как и прежде, раньше, чем фарисеи, входят в Царство Небесное. Так должно быть до дня последнего Суда.

Только Ты, Милосердный Господи, пришедший не к здоровым, но к больным, не переставай упираться невидимой рукой в грудь очередного развратника или развратницы. Не переставай, хотя бы по временам, останавливать, кого Сам знаешь, на церковном пороге, чтобы падала у нас с очей пелена, чтобы просыпалась совесть, чтобы начинали литься покаянные слезы.

И ты, о преподобная мати, Богородице тезоименитая, молись за нас всех, просим тебя усердно. Потому что редко можно найти человека, не носящего гной блуда в костях своих, и никто, так как ты не помолится Богу за кающегося блудника или блудницу.

Протоиерей Андрей Ткачев

 

«Камертон» постного подвига

Когда умер Корней Чуковский, кто-то ска­зал, что ушел последний человек, которого стеснялись. А ведь это большое счастье, если рядом есть человек, которого стесняешься.

Люди-зеркала. Как будто идешь, задумав­шись, и вдруг в зеркальной витрине неожи­данно увидишь себя – растерянного, торо­пливо бегущего куда-то.

Внезапная встреча с самим собой весьма полезна. Она отрезвляет. Есть люди-зеркала, души настолько чистые, что в них отражают­ся ближние. Эти люди никогда не подавляют, не стесняют, но их стесняются, порой боятся, даже избегают, но всегда ценят.

Правила поста, тексты молитв, бого­служебные уставы сочиняли именно такие люди – молитвенники и боголюбцы. Нам сложно понять их замыслы, которые порой скрываются под толстым покровом истори­ческих наслоений, недоразумений, непра­вильных истолкований, просто нашего неве­жества и нечуткости.

Великий пост «придумали» монахи. Я имею в виду само богослужение, тексты, правила, и, чтобы поститься по-настоящему, следует понять мысли и намерения этих Бо­жиих людей. Для них Великий пост был од­ним из духовных упражнений, в котором сочетались и молитва, и поучение, и размыш­ление, и, конечно, телесный подвиг.

Мы хорошо ощущаем последний, а по­рой к нему все и сводим: ограничиваем себя в пище, делаем поклоны, выстаиваем длин­ные постовые службы. А как же быть со всем остальным, пожалуй, более значительным наследством духовных упражнений, которые, собственно, и создают правильную атмосфе­ру великопостного упражнения?

Для древних монахов, замышлявших Ве­ликий пост как духовное упражнение, пост те­лесный, смирение себя в еде воспринимался как средство, но никогда – как цель. Молитва и пост всегда только средство, но не цель ве­ликопостного упражнения. Эти средства по­могают нам обуздать себя, приучают к крото­сти, снисходительности, терпению.

А если наоборот, если постом я начинаю злиться, бросаться на людей – значит, эти средства я употребляю неправильно, что-то идет не так, возможно, я даже перепутал сред­ства и цели. Пост мой ненастоящий, ошибоч­ный, неподлинный. А какой – настоящий?

Вот как описывает признаки подлинного поста монашеская Триодь:

«истинный пост есть злых отчужде­ние, воздержание языка, ярости отложе­ние, похотей отлучение, оглаголания, лжи и клятвопреступления. Сих оскудение пост истинный есть и благоприятный» (стихира на вечерни понедельника первой седмицы Великого поста).

Заметьте, ни слова о пище. Потому что пи­щевые ограничения должны лишь способ­ствовать оскудению в нас зла, а потому эти ограничения не абсолютны, то есть я сам, на­блюдая за собой от поста к посту, должен вы­вести формулу полезного именно для меня поста телесного.

Для чего это нужно? Оскудение зла и суе­ты во мне не есть итог поста, но всего лишь подготовительная ступень, потому что все эти аскетические усилия подготавливают  нас к более сложному духовному упражне­нию – бескорыстному созерцанию Страстей Христовых и Воскресения. Без очиститель­ной подготовки, без периода «зрения греха своего» к этому духовному деланию подойти невозможно.

В текстах Триоди мы снова находим сви­детельства этого созерцания. Чем ближе к Страстной седмице, тем ощутимей меня­ется характер великопостных молитв. Если в начале поста мы беседовали со своей душой и слезно просили у Господа прощения за свои проступки, то на Страстной седмице практи­чески отсутствуют покаянные молитвы. Они уступают место бескорыстному созерцанию Страстей. Молитва становится бескорыстной и незаинтересованной.

В этом созерцании мы полностью забыва­ем себя – наши грехи, и наши добродетели. Нас нет. Есть только Он – Бог Воплощен­ный, совершающий Свое служение «с воплем великим».

Когда читаешь тексты Страстной седмицы, эта бескорыстность молитв поражает и режет зрение и слух. Порой молитва превращается просто в описание событий, это поразитель­ный опыт созерцания, почти свидетельства, но это созерцание абсолютно незаинтересо­ванное, бескорыстное, с подлинным забве­нием самого себя перед лицом величайшей Тайны искупления, совершающейся прямо на наших глазах.

Хорошо всем известный текст – тропарь утрени Великого Пятка – лучший пример та­кого созерцания:

«Днесь висит на древе, Иже на водах зем­лю повесивый; венцем от терния облагает­ся, Иже Ангелов Царь; в ложную багряницу облачается, одеваяй небо облаки; заушение прият, Иже во Иордане свободивый Адама; гвоздьми пригвоздися Жених Церковный; копием прободеся Сын Девы. Покланяемся Страстем Твоим, Христе. Покланяемся Страстем Твоим, Христе. Покланяемся Страстем Твоим, Христе. Покажи нам и славное Твое Воскресение».

Автор созерцает Страсти Господни, но сам он настолько растворен в этом созерцании, что кажется, будто он лично отсутствует, до­стигнув предела самоумаления, забвения себя, весь превратившись в зрение, погло­щенный таинственным созерцанием, опы­том свидетеля.

В этом и заключен смысл великопостного подвига: очистив себя «зрением греха свое­го», подготовиться к созерцанию Таинства Креста и Воскресения, Пасхи Крестной и Пас­хи Воскресения.

Некоторым образом нас подготавлива­ет к этому и совершенно новое для нашего устава богослужение Пассии, чтение акафи­ста Страстям Господним. Но этот текст все же не бескорыстен, он не передает атмосфе­ры и опыта духовного упражнения древних подвижников. В нем очень много личного интереса: глядя на Крест, я вспоминаю свои скорби, свои грехи, свои страдания. Древние отцы, вдохновители постного подвига, мыс­лили иначе. Они звали от покаяния к беско­рыстному созерцанию Страстей.

Очень важно понять и осознать настоя­щий замысел Великого поста как духовного упражнения. Без осознания этих очевид­ных истин пост превращается в постылую обязанность, а порой и в банальное издева­тельство над собой и ближними.

Не к этому звали нас святые старцы, не мук и серых лиц желали они нам. Замышляя пост, делясь своим опытом с мирянами, они искали поделиться своей радостью и духов­ными утешениями, а потому нам следует ис­кать подлинного смысла поста, и этим смыс­лом взвешивать свои духовные усилия, с ним сверять свои упражнения.

Но даже если и это нам не под силу, есть со­всем простой «камертон» постного подвига – Евангелие, которое говорит, что правильно постящийся, – бодр и весел, и рад людям. Вот самый понятный и легко достижимый мини­мум, самый доступный критерий истинного поста: подлинный пост делает постящегося добрым и братолюбивым. И этого простого ориентира достаточно для успеха в постном подвиге.

Архимандрит Савва (Мажуко)