ПОЕЗДКА В РОСТОВ ВЕЛИКИЙ
Есть то, что надо крепче полюбить.
Есть то, что разлюбить бы побыстрее.
В иголку сло’ва снова вдели нить,
сшивающую душу по расстреле,
соединяющую дальнии концы
Земли лоскутной, пёстрой, мозаи’чной,
чтоб разных этажей её жильцы
расстались с немотою прозаичной.
Поговорим друг с другом, друг с врагом!
Найдём родства мельчайшие детали.
Поведаем о самом дорогом.
Мы долго о дешёвом рассуждали.
В таком настрое въехали в Ростов,
Великий освящением столетий
сиянием таинственных крестов
святительско-юродивых соцветий.
Уста иконопишущей души
глазастой, полюбившей этот город,
несли рассказов сладкие коржи,
торт с чаем утолял телесный голод.
Потом мы пели. Знаменный распев
изгладил память рока, рэпа, трёпа,
которыми, от тишины раздев,
наполнила нас шумная Европа.
Резные окна, брёвна без прикрас,
заснувший кот, глаз десять удивлённых,
оживший от свечи иконостас,
шемящий вкус событий отдалённых.
Влюбляешься в чужие города,
когда родными станут горожане.
Бросаться страшно словом «навсегда».
Ведь все слова вчера подорожали.
НА ДЕНЬ АНГЕЛА ПРАВИТЕЛЯ РОССИИ
Владимир… Думая о власти,
о мире, о судьбе державы
я часто чувствую, отчасти,
что мы непоправимо пра’вы
в изыскиванье направленья
души туда, где ей не душно,
где нет деньгами отравленья,
где много песен, где не скучно,
где можно как-то разгуляться
спортивно, письменно, военно,
чтоб умиляться, удивляться,
грустить, шутить попеременно.
Где можно до утра молиться,
всё раздавать, чтоб разрасталось
желанье вечности учиться,
включиться в мировую жалость.
Нам не чужды юродство, шалость,
подшучиванье над своею ошибкой,
в нас много детского осталось,
мы можем встретить смерть с улыбкой.
Отчизна наша поэтична,
архитектурна, музыкальна,
художественна, артистична,
неописуема, сакральна.
Не буду долго про природу
(не хватит памяти устройства).
Дано прекрасное народу,
чтоб знать покой и беспокойство
при виде беленьких берёзок,
могучих гор, степей цветущих,
морей, озёр, дождиных слёзок,
закатов к Господу зовущих.
Всё это множество сокровищ
хранят молитвы и ракеты.
От злобы западных чудовищ
во всепрощенье мы одеты.
В печалях понял наш правитель,
что центр Вселенной в нашем крае.
Владимир князь – Руси креститель
с ним рядом в доме, в Думе, в храме.
ТЯЖЁЛЫЙ ДЕНЬ
Неотвратимо движется рассвет,
готовя возвращение в реальность.
Одна из ослепительных планет
лучами лечит личика печальность.
Невозвратимо детство, но его
напоминают радостные птицы.
В веселье пробужденья моего
клюв совести некормленной стучится.
Вот-вот начнутся важные звонки,
откроются души моей ворота.
Мой опыт одоления тоски
распутает тиски тоски кого-то.
А сердце вновь заплачет: «Вороти
меня в безлюдные врачуюшие горы,
где только ящериц встречаешь на пути,
где только речек слышишь разговоры.»
Друг сварит кофе, хлипкий ум взбодря.
Враг включит клипы, липкий ум рассея.
День проведу со всеми говоря,
румянясь от похвал, от лжи краснея.
В обед, понервичав, две порции возьму.
Под вечер спутаю названья, телефоны.
А ночью, бросив кутерьму-тюрьму,
сбегу туда, где говорят иконы.
Не словом, а самою тишиной,
изгибом рук, участливостью взгляда,
неброских красок древней красотой,
мерцанием старинного оклада.
Спрошу у них: «А нужен ли кому
мной собранный букет водоворотов,
снопы рассказов про густую тьму,
коллекция нежданных поворотов?»
Мне кажется-ответили они
с великим состраданием и лаской:
«Такие страшные бывают в жизни дни,
но это, несомненно, перед Пасхой.»
Как много творчества! Рождаются стихи.
Стихии движутся, настраивая пенье.
И даже для творящего грехи
нужны соавторы, заказчики, уменье.
Творенья Пушкина гармонии полны.
Творенья Туполева в синеве белеют.
Творенья Моцарта – фон к музыке весны.
Творенья Боткина пред теми, кто болеют.
Одно из видов творчества – творо’г.
Когда-то был он сочною травою.
Став молоком, им долго быть не смог.
Нагревшись, скиснув сделался собою.
Мы непохожи в зрелости своей
на тот бурьян зелёный, что в начале.
Мы мягче, насытительней, белей.
Нас выварили жгучие печали.
Творожных творчеств близится финал…
Добавили сметану и варенье.
В устах он оживлённо исчезал,
дав телу сил, уму благодаренье.
Как хочется святое сотворить,
не натворить беды – «вот тварь же» слыша в спину.
Высо’ты творчества – смиренно, тихо жить,
растя молитву, садик и скотину.
Первого июля девяносто четвертого
умерла моя бабушка – Бебешко Полина,
оставив столько во мне немёртвого-
она пела, полола, играла, молила.
Она расправила прилипшие ушки,
когда привезли меня новоро’жденного.
Она нам пекла пирожки, ватрушки.
За двадцать копеек брала мороженое.
Она боксовалась в шутку . Рыдала,
видя начатки моей беспечности.
До часу, до двух из гостей ожидала,
взывала ласково к бессердечности.
Она-агроном, но супруга военного.
Ехала в пункты его назначения.
Много я знаю её сокровенного,
ей же известны мои увлечения.
«Саша, домой!»- разносилось по дворикам…
«Баба, полчасика, к завтра не за’дали!»
Сядешь на кухне уставшим, умо’ренным
перед пельменной тарелкой пузатою.
Копка. Прополка. Срыванье. Рыхленье.
Дача крестьянство в крови пробуждала.
Под виноградом ночное сиденье,
в чашках душица благоухала.
Церковь Никольская. С раком сражение.
Свечки молитв к Серафиму Саровскому.
В старицу древнюю преображение.
Гроба движение к храму Покровскому.
Жаркий июль девяносто четвёртого…
В день неизвестный две тысячи энного
к встрече с бабулей ногою нетвёрдою
я устремлюсь, сбросив тягостность тленного.
Дождь идёт – значит, небо не пало, свернувшись на грешную землю.
Дождь идёт – значит, холод ещё не достаточен к деланью снега.
Дождь идёт – значит, пышность садов не наказана паданьем града.
Дождь идёт, с ним приходят прохлада отрада, рассада.
Дождь идёт-значит мошек не будет и пыльных, курящих, вспотевших.
Дождь идёт, чтоб наполнить, омыть, освежить, успокоить, утешить.
Дождь идёт – значит, люди ещё не достойны тепла и покоя.
Дождь кончается радугой, часто начавшись грозою.
Дождь идёт, проверяя на прочность строенья, характеры, крыши.
Дождь идёт и есть милость, как всё, что ниспослано Свыше.
Дождь идёт – значит, улицы стали сегодня пустей, зеленее.
Все романтики вышли помокнуть на непроходимой аллее.
Дождь идёт – значит, можно простить неявленье, печаль, опозданье.
Дождь идёт и, как время, имеет своё окончанье.
Дождь идёт, превращая мельчайшие зёрна в растенья.
Так Христос оживит прах умерших в святую весну Воскресенья.
05.11.2004-04.07.2016, Алма-Ата–Коктал
БОЛЕЗНЬ
Болельщики сегодня будут ждать
«сраженья» Португалии с Уэлльсом.
А я болею лёгкими опять,
не сдав себя врачам-пневмоумельцам.
Я наблюдаю – как большой неду’г
тихонько переходит в нападенье.
Потом его отбрасывают вдруг
отваропи’тие, медоеденье.
Но оборона у него крепка,
он не пропустит гол в свои ворота.
Над нашим матчем ходят облака.
Стоит на месте вся моя работа.
Встают в сознанье страшные слова:
«туберкулёз», «чахотка», «пневмония».
Несёт дурные мысли голова.
Унынье рядом, сколько не гони я.
Всем сильным сильные напасти предстоят.
А я – кусок сметаны из теплицы
не вытерплю болезней жутких ад,
поэтому попробовал молиться.
Что ж? Оказалось это был – бронхит.
Он брал на пушку, притворялся раком.
Он проиграл, в груди чуть-чуть ворчит.
Мой ум готовится уже к грядущим дракам.
Из мухи часто делают слона,
но слон придёт когда-то неизбежно.
Будь в собранность душа облачена’!
Жизнь ненадёжна, но не безнадеждна.
НА РОЖДЕСТВО ИОАННА КРЕСТИТЕЛЯ
Не думая особо в честь кого,
какого праздника, события, обряда
сегодня обливаются ребята,
дав волю прыти детства своего.
Мы также делали. Шланг, ковшик, горсть, ведро
использовались для борьбы с жарою,
со скукою, с одеждою сухою.
В лучах блистало капель серебро.
В час перемирия садились есть арбуз.
Потом, проткнув из под шампуня ёмкость,
несла души растущей неуёмность-
беспечных взрослых повергать в конфуз.
Мы выросли. Одни пошли крестить
забавных крестников, святить водой жилища,
тушить пожары, чтобы пепелища
враг Родины не смог распространить.
А многие, кого-то «замочив»,
слезами с потом поливают зоны,
водою ржавой скудные газоны,
плюют на всё, впустую жизнь разлив.
Часть сверстников из нашего двора
стоят во храмах, молятся Предтече,
берут просфорки, зажигают свечи,
Ткачёва проповеди слушают с утра.
Другая часть опять вникает в муть-
что всё древнеславянское прекрасно,
что идолов срубили мы напрасно
и надо поскорее их вернуть.
Вот сверстницы полили огород,
побрызгали пред глаженьем рубашки,
а кто-то поливает из рюмашки
своей души сорвавшийся полёт.
Креститель Господа, благослови ребят,
бегущих к бочкам, ручейкам, фонтанам,
чтоб милость Бога веры океаном
омыла души, потушила ад.
7 июля 2016 года
В машину времени играю оттого,
что нет машины, нет машинок, кукол,
нет друга занято’го моего.
Есть купол головы, есть неба купол.
Кладу на свежую июльскую траву
свой череп вверх глазницами, ноздрями.
Смотрю на белизну, на синеву,
на зелень с недозревшими плодами.
Переношусь в века, когда дома
не строили, а просто жили в чащах,
зимой в пещерах. Пищей для ума
служило небо, стаи птиц летящих.
Асфальта нет, ботинок тоже нет,
нет колесниц, нет электронной связи.
Чтоб получить от мудрого совет
идёшь сто вёрст по лопухам, по гря’зи.
Уже ответ подсказан всем вокруг,
игрой лучей, опасностью тропинки.
Мудрец распутал разума недуг,
насыпал на обратный путь малинки.
Нет книжек. Память бережно хранит
услышанные повести, молитвы.
Лишь чудо у страдальцев удалит
каверны, опухоли, гнойники, полипы.
Нет государства. Только совесть, честь
руководят толпой длинноволосой.
Нет атеизма. Бог повсюду есть.
Приход торжествен смерти острокосой.
Очнулся от мечтаний. Век шумит,
гудит, поёт, зовёт к усердной лени.
Мобильный пикает, мигает, голосит.
Я нужен брату Жене, тёте Лене.
Но я не прекратил своей игры.
Хожу пешком, не поднимаю трубки.
Смотрю не в телевизор, а в костры.
Терплю с молитвой ноющие зубки.
Я что-то среднее пытаюсь обрести,
мешая древность, современность, веру.
Хочу от суеты себя спасти,
найти общенья золотую меру.
НА ДЕНЬ АПОСТОЛОВ ПЕТРА И ПАВЛА
Весь мир людской – немного Петропавловск.
Следы апостолов разбросаны в сердцах.
Ведь ими сделалось, построилось, сказалось
неразрушимое в мятущихся веках.
Петровск от Павловска отдельно – будет мало
различностей сведённых в полноту.
Учёность Павлову рука Христа вмешала
в рыбацкую Петрову простоту.
Теперь все Павловы – Петровы неизбежно,
любой посёлок – Иерусалим.
Мир неземной с земным, угодник с грешным
честь воздают апостолам святым.
Смешные Павлики, веснущатые Пети
уже печать величия несут,
задатки мир спасать, вещать о Свете
заложены в невызревший сосуд.
Петровны, Павловны пусть тоже не зевают,
в их отчествах огонь святой сокрыт.
Пусть наставляют, любят, утешают
тех, кто уныл, кто слаб, кто не горит.
Да каждый верующий нынче именинник,
сверхименинникам – всем Павлам, всем Петрам
желаем свой талант (пускай – полтинник)
умножить в миллиарды через храм!
ПЕРЕИМЕНОВАНИЕ
Всему на свете дали имена,
эпитеты, прописку в книге судеб.
Любая вещь уж как наречена,
так неизменно называться будет.
Лишь изредка, однажды в сотни лет
заменят слово новым иностранным.
Но в нас такого постоянства нет,
мы свыклись с бытием непостоянным.
Как здорово, что можно изменить
нам имена, фамилии, занятья,
глубины сердца, чтобы дальше жить-
схвативши вечность в крепкие объятья.
Петром стал Симон, Павлом Савл стал.
Наверное вначале, непривыкши,
по старому их кто-то называл,
как мать назвала, а не так, как Свыше.
По-русски это выглядело б так:
– Семён Ионыч, к свадьбе надо рыбку.
– Да я уже, ты знаешь – не рыбак.
И имя мне… – Не знал, прости ошибку.
– О, Савл Тарсийский, рад тебя найти!
Ты нужен мне, как воспитатель сыну.
– Я – Павел Римский, в Рим хочу пойти,
зла истреблять глубинную причину.
Когда увидели апостолов в раю,
в великой славе бывшие соседи-
заплакали, что с ними в жизнь свою
общались просто, грубо, как со всеми.
В святых ведь было то, что не с икон-
их радость ягодкам, закатам, детям, шуткам,
тому, что можно удалиться в сон,
печаль разгладив по кошачьим шубкам.
Желаю всем побольше простоты
и перемен того, что не по Богу,
великих дел, неброской красоты,
молитв апостолов на каждую дорогу!
Без храма город нем и хром,
пуглив при грохотанье грома,
ума невидимый разгром
касается любого дома.
Без храма город-сборник драм
жестоких, гадких, каждодневных.
Так трудно радугам, горам
лечить своей красою нервных.
Без храма город слышит храп
заснувших душ-раскаты мата.
В нехрамовых больных хорах
Недевственно поют девчата.
Без храма бродит сладкий срам
хозяйски по сплетеньям улиц,
готовя «лебедям», «орлам»
судьбу духовочную куриц.
Без храма город, будто в храм,
идёт в театры, счастья мимо.
Причастье ада в двести грамм
в день многократно повторимо.
Без храма каждый рулевой
себя спасителем считает,
живёт своею головой,
которую порой теряет.
Без храма в город входит «зверь»,
а все безгласны словно овцы.
Со школы сенокос потерь-
им книг отравлены колодцы.
Издревле на Святой Руси
сначала возводили храмы,
чтоб брызги мысленной грязи’
смывали ангелы, как мамы.
Чтоб светлый радости поток
журчал у каждого порога,
а сердца трепетный цветок,
благоухал во славу Бога.
Чтоб кротко к вечности влекли
колокола, ученье, пенье
и сыновей больной Земли
преобразило Воскресенье.
КАК НАЗЫВАТЬ ПРАВИТЕЛЯ РОССИИ?
Те, кто у власти, носят имена,
чины, эпитеты, число для различенья
от тёзок, что в иные времена
подобные свершали попеченья.
Как нам назвать того, кто впереди,
кого везёт с мигалкой колесница,
кто зажигает огонёк в груди,
о ком все мы обязаны молиться?
Для русских чуждо слово «президент»,
хоть это в переводе -»председатель»,
но давит – будто мертвенный цемент
в окне, где неба жаждал созерцатель.
Был раньше Генеральный Секретарь.
Мысль верная – секретари пред дверью
кого-то большего. А прежде правил царь,
но свергли царство, двинулись к безверью.
Ещё мы слышали про витязей-князей.
Названье это сердцу как-то ближе.
Но к власти рвутся те, кто поборзей.
А кровь князей разбавлена в Париже.
Сан императора Пётр Первый возродил.
Но сколько бедствий Церкви он наделал.
Главу вторую у орла спилил,
флаг заменил на красно-сине-белый.
Звучит забавно: «батька-атаман»,
но несолидно, лихо, одиозно.
Жаргонно -»папа», странно – «капитан».
«Шеф»- иронично, «вождь» индейски грозно.
Прекрасно звать «глава» иль «государь»
возглавившего боли государства.
Правитель-жертва Богу на алтарь,
вся жизнь его – боренья и мытарства.
Поэтому, как мы ни назови
избранника, помазанника, стража,
пусть будет всё по правде, по любви,
пусть выживет страна больная наша!
ЛЕТО
Едем опять сквозь лето.
«Многая лета» крестьянам-
поле в овёс одето,
мёд подоспел в уста нам.
Кажется Сердцестаном
месяцев трёх пространство.
Лето с упорством странным
дарит непостоянство.
Частые измененья
в травах, в напевах птичьих.
Светлые извиненья-
что не могу постичь их.
Много больших поездок,
смены небес раскрасов,
легких души порезов
суетностью рассказов.
Море людей цветастых,
море с большой волною,
ради денёчков ясных
новый развод с тоскою.
Едем в глубины лета,
в радостей сердцевину.
Бабочек трёх балеты
смотрим, едим малину.
Лето полно круженья,
новых знакомств, открытий,
полного погруженья
в круговорот событий.
Но нажимаю тормоз,
приготовляю термос.
Видя яркую вздорность,
спрятаться захотелось.
Чтоб с сухарями, с чаем,
при затемненье окон
думать о том, что чаем,
что не увидишь оком.
Думать, читать, молиться,
не расточать нелепо
дар, что неповторится,
рая иконку – лето.
Мрачность-свойство неба и лица.
В чёрно-серо-мутном настроенье
многие находятся сердца.
Недостроены их радости строенья.
Ненастроены там клавиши ума.
Подрастроенны невидимые струнки.
На щеках уныния крема,
крематория неверия форсунки.
Мрачность. Замороченности дни.
Марочные вина вечерами.
Окисленье кислыми людьми.
Сумрак будущего, проданного нами.
Сумерки сгустились в полный мрак.
Время перемарано бездельем.
Нарядился в похоронный фрак
крах надежд, дополненный похмельем.
Но бывает солнечность войдёт
гостьей неуёмной, доброй, яркой.
Каждое мнгновенье запоёт,
станет тортом, триумфальной аркой.
Мрак рассеется, развеется. Взлетят
разноцветные скрывавшиеся флаги.
Дула глаз лекарства источат.
Крышам сорванным заменят шифер, лаги.
Помня это, благостно терплю
брови, небеса предгрозовые.
Кажется, что скоро полюблю
наковальни выплавки в живые.
Как вознести невозвратимо ввысь
людей десятисвечковые руки,
что перепачкались, сорва’лись, подрали’сь,
разодрали’сь, ломались при разлуке?
Как вознести на небо речки глаз,
стремящиеся к блудности болотам,
топя’щие волной азарта нас,
влекущие к торго’в водоворотам?
Как вознести змеяющуюся мысль
смеющихся над всем нематерьяльным,
запавших на прозападную слизь
с её итогом мерзостнопечальным?
Как вознести лежащего в грязи
сперва на койку, а потом на горы?
Вдали прекрасное, а гадкое вблизи,
все поры кожи пропитали споры…
Как вознестись, не опуститься как?
Как не пуститься в тяжкое, в пустое?
Посмотришь вверх-то облака, то мрак.
Прорвёшься ли на небо голубое?
На Вознесение вопросов этих боль
утихнет, утешение прольётся.
Вступивший с притяженьем в тяжкий бой
ещё на полступеньки вознесётся.
ВОЗНЕСЕНИЕ
Апостолы стояли, глядя ввысь.
Господь вознёсся, но средь нас незримо.
Столетия ладьями пронеслись.
Подвижников хранили Херувимы.
Мы смотрим вверх. Так создан наш скелет.
Так создана душа-с тоской о Боге.
Мы видим ночью, если тучек нет,
Его непостижимые чертоги.
Мы видим Солнце. Ласково оно.
Лишь иногда ругается жарою.
В четвёртый день с Луной сотворено’,
растит плоды с землёю и водою.
Мы видим птиц-весёлых проводниц
усталых путников, рычащих самолётов.
Мы видим вспышки огненных зарниц,
величие закатов и восходов.
Мы видим сочетанья облаков,
ветрами превращаемые в тучи.
Мы видим милость, благодать, покров
в явленье радуг после гроз гремучих.
Мы видим что такая высота-
напоминанье о высотах духа,
разбуженного силою Креста,
а всё земное-мелко, скучно, сухо.
Мы видим дождь переходящий в снег,
блеск истребителей переходящий в смерти.
Мы видим как испачкал человек
зловещим дымом цвет небесной тверди.
Мы видим оком плачущей души
Великое Христово Возвращенье…
Пишу в автобусе. Звучат в ночной тиши
колёс скрипенье, спутников сопенье.
9 июня 2016 года
В САДУ У ДРУЗЕЙ
В саду я был, как много лет назад.
Беседовал немногословный сад
о том, что насадил его полковник.
Мне вспомнился мой дедушка- покойник.
Он в том же званье насаждал, берёг
наш добрый сад-исток моих дорог.
Меня, сестру, апортины растил,
но выел рак запас военных сил.
Всё лучшее, что может быть во мне,
закладывалось в дачной тишине.
Вот красная смородина, доспев,
разлад души сменила на распев.
Вот бодрые клубничные рядки.
Здесь можно насыщаться в две руки.
Вот медсестра малина подошла,
ангину наглую из горла погнала’.
Старался вишней строй напоминать
про первый сбор их, было мне лет пять.
А яблок не коснулся – зелены’.
И я незрел, дела кислы, смешны.
Ещё в саду я видел виноград.
Он раньше был одною из оград,
чтоб не сбежал я от трудов святых
к опасным играм улиц городских.
Берёзы, розы, свежая трава.
Возможно простота во мне жива.
Ведь радуюсь, как в детстве, побродив
средь груш безгрешных и наивных ив.
В саду я был, как много лет назад…
Рай тоже сад. Рай несомненно сад.
В вечерний час Великий Садовод,
сорвав дозревших, к вечности несёт.
11 ИЮНЯ 2016 ГОДА